Во времена Антонины поляки оберегали пчел уже не столь рьяно, но все равно весьма прилежно, и Ян держал в самом дальнем конце зоопарка несколько ульев, поставленных тесно, словно хижины туземцев. Домохозяйки использовали мед, чтобы подслащивать холодный кофе, готовили крупник, медовый ликер, пекли перник, полусладкую коврижку с медом и специями, или пернички, медовые пряники. Пили липовый чай от простуды или для успокоения нервов. Во время цветения липы Антонина, отправляясь через парк к трамвайной остановке, в церковь или на рынок, неизменно проходила по древесным коридорам, полным густого аромата липовых цветков и жужжания слухов и домыслов, – на местном жаргоне «липа» означает еще и безобидную ложь.
За рекой контуры Старого города проступали из тумана раннего утра, словно строки, написанные невидимыми чернилами, – сначала только крыши, изогнутая терракотовая черепица которых уложена внахлест, как голубиные перья, затем появлялись ряды домов, бирюзовые, розовые, желтые, красные, цвета меди и бежевые, выстроившиеся вдоль мощенных булыжником улиц, которые тянулись к Рыночной площади. В тридцатые годы в варшавской Праге имелся собственный открытый рынок на Зубковской улице, рядом с водочным заводом, похожим на приземистый замок. Однако тот рынок не был таким праздничным, как рынок Старого города, где дюжины торговцев под желто‑коричневыми навесами предлагали овощи и фрукты, ремесленные изделия и еду, в витринах был выставлен балтийский янтарь, а ученый попугай за несколько грошей вытаскивал вам предсказание из маленького горшочка, полного скрученных в трубочку бумажек.
Сразу за Старым городом начинался большой еврейский квартал – с паутиной улочек, с женщинами в париках и мужчинами с завитыми пейсами, с религиозными танцами, со смесью диалектов и ароматов, с крошечными лавчонками, крашеными шелками, домами под плоскими крышами и с железными балконами, выкрашенными в черный, розовый и мшисто‑зеленый, – они теснились друг над другом, словно ложи в опере, только заполненные не людьми, а горшками с помидорами и цветами. Здесь можно было найти особый вид польских пирогов, большие плотные креплахи: пельмени размером с кулак, начиненные тушеным мясом с луком, которые варят, запекают или жарят, отчего они приобретают хрустящую корочку и становятся жесткими, как бублик‑бейгл.
Сердце еврейской культуры в Восточной Европе, квартал имел еврейский театр и кино, газеты и журналы, тут были свои художники, издательские дома, политические организации, спортивные и литературные клубы. Многие века Польша предоставляла убежище иудеям, спасавшимся бегством от преследований в Англии, Франции, Германии и Испании. На некоторых польских монетах двенадцатого века есть даже надписи на древнееврейском, а в одной легенде сказано, что иудеев так привлекает Польша, потому что название страны на древнееврейском звучит как po lin («отдохни здесь»). Тем не менее в Варшаву двадцатого столетия все же проникли антисемитские настроения, в город, где из миллиона трехсот тысяч жителей треть составляли евреи. Они селились в основном в квартале, но также жили и в более респектабельных районах города, в большинстве случаев сохраняя самобытную одежду, язык и культуру, причем кто‑то вообще не говорил по‑польски.
Летним утром Антонина привычно облокачивалась на широкий плоский выступ стены на террасе, крытый оранжевой, как абрикос, черепицей, настолько прохладной, что на ней выступала роса, от которой отсыревали рукава ее красного платья. Ржание, мычание, рев и урчание доносились не только снаружи – некоторые звуки исходили из подвального этажа виллы, некоторые с крыльца, с самой террасы или чердака. На вилле у Жабинских жили не только домашние питомцы, но и осиротевшие новорожденные или больные звери из зоопарка. Обязанность кормить и приручать «квартирантов» лежала на Антонине, и ее зверье шумно требовало корма.
Животные были даже в гостиной. Из‑за шести высоких окон, которые можно было запросто принять за пейзажи на стене, граница между тем, что было внутри, и тем – что снаружи, размывалась в этом длинном и узком салоне. Через комнату тянулся большой деревянный стеллаж, и его многочисленные полки были завалены книгами, журналами, птичьими гнездами и перьями, маленькими черепами, яйцами, рогами и прочими предметами. Возле нескольких приземистых кресел с красными подушками на восточном ковре стояло фортепьяно. В самом теплом углу, в дальнем конце комнаты, темно‑коричневая плитка украшала очаг камина, на полке которого покоился выбеленный солнцем череп бизона. Кресла стояли рядом с окнами, где их заливал послеполуденный свет.
Один журналист, побывавший на вилле, чтобы взять интервью у Яна, очень удивился, когда в гостиную вошли два кота, у одного была забинтована лапа, у другого – хвост, вслед за ними явился попугай с металлическим раструбом на шее, потом приковылял ворон со сломанным крылом. Вилла кишела животными, что Ян объяснял очень просто: «Проводить исследования на расстоянии недостаточно. Только живя рядом с животными, можно изучать их поведение и психологию». Когда Ян отправлялся на свой ежедневный объезд зоопарка на велосипеде, за ним бежал крупный лось по кличке Адам, его неизменный компаньон.
Была какая‑то алхимия в этом столь тесном единении с животными – львятами, волчатами, обезьяньими детенышами и орлятами, когда запахи животных, производимый ими шум и голоса сливались с запахами человеческого тела и кухни, с человеческой болтовней и смехом… Разношерстное семейство, живущее в одной норе. Поначалу каждого нового члена этого сообщества укладывали спать и кормили по его прежнему расписанию, но постепенно, по мере сближения жизненных ритмов, все животные начинали действовать синхронно. За исключением, впрочем, дыхания: по ночам ритмы сонных вдохов и сопения порождали немыслимую зоологическую кантату.
Антонина была очарована тем, как животные исследуют мир с помощью своих чувств. Она и Ян быстро научились замедлять движения рядом с хищниками, такими как дикие кошки, потому что благодаря близко посаженным глазам эти звери точно определяют расстояние до цели и обычно волнуются, заметив быстро движущийся объект в паре прыжков от себя. Лошади и олени наделены панорамным зрением (чтобы замечать, как подкрадывается хищник), но они легко ударяются в панику. А хромой пестрый орел, сидевший на привязи в цокольном этаже, был, по сути, биноклем с крыльями. Щенки гиены замечали приближение Антонины даже в кромешной тьме. Другие животные могли почувствовать ее, уловить ее запах, услышать тишайший шорох ее платья, ощутить ее шаги по вибрации половиц, если те сдвинулись хотя бы на волосок, даже распознать ее по движению воздуха. Она завидовала этому набору древних, тонко настроенных чувств; людей, наделенных обычными для животных способностями, жители Запада называли когда‑то магами.
Антонина любила на время выскользнуть из человеческой кожи и понаблюдать за миром глазами животных, она часто записывала свои наблюдения, во время которых интуитивно постигала их опасения и умения, предполагая, чтó они могут видеть, чувствовать, чего боятся, что ощущают и вспоминают. Когда она входила в круг их знаний, происходил метемпсихоз чувств, и, словно котята рыси, воспитанные ею, она всматривалась в мир шумных, непоседливых созданий.
Комментариев нет