Записки охотника

«Ученая птица!» – подумал я.

– Дай волю, дай волю, – проговорил Ситников и уставился на меня.

– Как, по‑вашему, будет‑с? – спросил он наконец.

– Лошадь не дурна, – передние ноги не совсем надежны.

– Ноги отличные! – с убеждением возразил Ситников: – а зад‑то… извольте посмотреть… печь печью, хоть выспись.

– Бабки длинны.

– Что за длинны – помилосердуйте! Пробеги‑ка, Петя, пробеги, да рысью, рысью, рысью… не давай скакать.

Петя опять пробежал по двору с Горностаем. Мы все помолчали.

– Ну, поставь его на место, – проговорил Ситников, – да Сокола нам подай.

Сокол, вороной, как жук, жеребец голландской породы, со свислым задом и поджарый, оказался немного получше Горностая. Он принадлежал к числу лошадей, о которых говорят охотники, что «они секут и рубят, и в полон берут», то есть на ходу вывертывают и выкидывают передними ногами направо и налево, а вперед мало подвигаются. Купцы средних лет подлюбливают таких лошадей: побежка их напоминает ухарскую походку бойкого полового; они хороши в одиночку, для гулянья после обеда: выступая фертом и скрутив шею, усердно везут они аляповатые дрожки, нагруженные наевшимся до онеменья кучером, придавленным купцом, страдающим изжогой, и рыхлой купчихой в голубом шелковом салопе и лиловом платочке на голове. Я отказался и от Сокола. Ситников показал мне еще несколько лошадей… Одна, наконец, серый в яблоках жеребец воейковской породы, мне понравилась. Я не мог удержаться и с удовольствием потрепал ее по холке. Ситников тотчас прикинулся равнодушным.

– А что, он едет хорошо? – спросил я. (О рысаке не говорят: бежит.)

– Едет, – спокойно ответил барышник.

– Нельзя ли посмотреть?..

– Отчего же, можно‑с. Эй, Кузя, Догоняя в дрожки заложить.

Кузя, наездник, мастер своего дела, проехал раза три мимо нас по улице. Хорошо бежит лошадь, не сбивается, задом не подбрасывает, ногу выносит свободно, хвост отделяет и «держит», редкомах.

– А что вы за него просите?

Ситников заломил цену небывалую. Мы начали торговаться тут же на улице, как вдруг из‑за угла с громом вылетела мастерски подобранная ямская тройка и лихо остановилась перед воротами Ситникова дома. На охотницкой, щегольской тележке сидел князь Н.; возле него торчал Хлопаков. Баклага правил лошадьми… и как правил! сквозь сережку бы проехал, разбойник! Гнедые пристяжные, маленькие, живые, черноглазые, черноногие, так и горят, так и поджимаются; свистни только – пропали! Караковая коренная стоит себе, закинув шею, словно лебедь, грудь вперед, ноги как стрелы, знай головой помахивает да гордо щурится… Хорошо! Хоть бы царю Ивану Васильевичу в светлый праздник прокатиться!

– Ваше сиятельство! милости просим! – закричал Ситников.

Князь соскочил с телеги. Хлопаков медленно слез с другой стороны.

– Здравствуй, брат… Есть лошади?

– Как не быть для вашего сиятельства! Пожалуйте, войдите… Петя, Павлина подай! да Похвального чтоб готовили. А с вами, батюшка, – продолжал он, обращаясь ко мне, – мы в другое время покончим… Фомка, лавку его сиятельству.

Из особенной, мною сперва не замеченной, конюшни вывели Павлина. Могучий темно‑гнедой конь так и взвился всеми ногами на воздух. Ситников даже голову отвернул и зажмурился.

– У, рракалион! – провозгласил Хлопаков. – Жэмса.

Князь засмеялся.

Павлина остановили не без труда; он таки повозил конюха по двору; наконец его прижали к стене. Он храпел, вздрагивал и поджимался, а Ситников еще дразнил его, замахиваясь на него кнутом.

– Куда глядишь? вот я те! у! – говорил барышник с ласковой угрозой, сам невольно любуясь своим конем.

– Сколько? – спросил князь.

– Для вашего сиятельства пять тысяч.

– Три.

– Нельзя‑с, ваше сиятельство, помилуйте…

– Говорят, три, рракалион, – подхватил Хлопаков.

Я не дождался конца сделки и ушел. У крайнего угла улицы заметил я на воротах сероватого домика приклеенный большой лист бумаги. Наверху был нарисован пером конь с хвостом в виде трубы и нескончаемой шеей, а под копытами коня стояли следующие слова, написанные старинным почерком:

«Здесь продаются разных мастей лошади, приведенные на Лебедянскую ярмарку с известного степного завода Анастасея Иваныча Чернобая, тамбовского помещика. Лошади сии отличных статей; выезжены в совершенстве и кроткого нрава. Господа покупатели благоволят спросить самого Анастасея Иваныча; буде же Анастасей Иваныч в отсутствии, то спросить кучера Назара Кубышкина. Господа покупатели, милости просим почтить старичка!»

Я остановился. Дай, думаю, посмотрю лошадей известного степного заводчика г‑на Чернобая.

Я хотел было войти в калитку, но, против обыкновения, нашел ее запертой. Я постучался.

– Кто там?.. Покупатель? – пропищал женский голос.

– Покупатель.

– Сейчас, батюшка, сейчас.

Калитка растворилась. Я увидал бабу лет пятидесяти, простоволосую, в сапогах и в тулупе нараспашку.

– Извольте, кормилец, войти, а я сейчас пойду Анастасею Иванычу доложу… Назар, а Назар!

– Чего? – прошамшил из конюшни голос семидесятилетнего старца.

– Лошадок приготовь; покупатель пришел.

Старуха побежала в дом.

– Покупатель, покупатель, – проворчал ей в ответ Назар. – Я им еще не всем хвосты подмыл.

«О, Аркадия!» – подумал я.

– Здравствуй, батюшка, милости просим, – медленно раздался за моей спиной сочный и приятный голос. Я оглянулся: передо мною, в синей долгополой шинели, стоял старик среднего роста, с белыми волосами, любезной улыбкой и с прекрасными голубыми глазами.

– Лошадок тебе? Изволь, батюшка, изволь… Да не хочешь ли ко мне сперва чайку зайти напиться?

Я отказался и поблагодарил.

– Ну, как тебе угодно. Ты меня, батюшка, извини: ведь я по старине. (Г‑н Чернобай говорил не спеша и на о.) У меня все по простоте, знаешь… Назар, а Назар, – прибавил он протяжно и не возвышая голоса.

Назар, сморщенный старичишка, с ястребиным носиком и клиновидной бородкой, показался на пороге конюшни.

– Каких тебе, батюшка, лошадей требуется? – продолжал г‑н Чернобай.

– Не слишком дорогих, езжалых, в кибитку.

– Изволь… и такие есть, изволь… Назар, Назар, покажи барину серенького меринка, знаешь, что с краю‑то стоит, да гнедую с лысиной, а не то – другую гнедую, что от Красотки, знаешь?

Назар вернулся в конюшню.

– Да ты на недоуздках так их и выведи! – закричал ему вслед г‑н Чернобай. – У меня, батюшка, – продолжал он, ясно и кротко глядя мне в лицо, – не то, что у барышников, чтоб им пусто было! у них там имбири разные пойдут, соль, барда, бог с ними совсем!.. А у меня, изволишь видеть, все на ладони, без хитростей.

Вывели лошадей. Не понравились они мне.

– Ну, поставь их с Богом на место, – проговорил Анастасей Иваныч. – Других нам покажи.

Показали других. Я наконец выбрал одну, подешевле. Начали мы торговаться. Г‑н Чернобай не горячился, говорил так рассудительно, с такою важностью призывал Господа Бога во свидетели, что я не мог не «почтить старичка»: дал задаток.

– Ну, теперь, – промолвил Анастасей Иваныч, – позволь мне, по старому обычаю, тебе лошадку из полы в полу передать… Будешь за нее меня благодарить… ведь свеженькая! словно орешек… нетронутая… степнячо‑ок! Во всякую упряжь ходит.