Поскольку плетью обуха не перешибешь, пришлось последовать совету – тем более, что с двух сторон старательно подгоняли дубинками Василюк и давешний охранник. Навстречу им двое других эсэсовцев протащили за ноги безжизненное тело бедолаги Столоначальника, первым открывшего счет. Вадим, откровенно признаться, не ощутил ровным счетом никаких эмоций, был вымотан до предела. Более того, у него осталось впечатление, что и собратья по несчастью отнеслись к печальному зрелищу со столь же тупым равнодушием. Мыслей у него хватило ровно настолько, чтобы подумать: «П р и в ы к н у т ь – штука, должно быть, довольно страшненькая».
– Цистерну видели? – спросил Визирь, когда они обессиленно повалились прямо на веранде и вытащили сигареты (хоть табачок, слава богу, никто пока не отобрал).
– Какую?
– На сто тридцатом? Подъехала к самым воротам, когда его туда волокли. Я видел… – Он тяжело встал и высунулся с веранды. – Точно. Его туда пихают, в цистерну. Если там какая-то кислота или каустик, следа не останется. Как от сахара в чае.
– Заткнись, не рви душу… – прошипел Браток.
– Нет, я с порога в горло вцеплюсь…
– Ну и вцепишься, а пока захлопнись! Без тебя тошно!
Отбой, как и в «мирные» времена, обозначался всем знакомой музыкальной заставкой из телепередачи «Спокойной ночи, малыши!» – и это усугубляло смертную тоску. Ни Синий, ни Доцент после отбоя в бараке так и не появились.
Чтобы не подвергаться лишнему унижению, они посовещались и решили отныне справлять нужду в чулане.
Глава седьмая Много нового и ничего веселого
Они уже расположились спать, когда по рассохшемуся полу веранды затопотали невероятно тяжелые шаги, словно там брел кто-то, напоминавший габаритами бегемота. Правда, очень скоро обнаружилось, что это прибыли насквозь знакомые личности, не имевшие никакого отношения к тюремщикам и гонителям: Синий, пыхтя от нешуточной натуги, волок на закорках Доцента. Остановился в дверном проеме, жадно и быстро заглатывая ртом воздух, профыркал:
– Помогите, мочи больше нет…
К ним бросились, мешая друг другу, подхватили Доцента – тот громко ахал при резких движениях, – кое-как дотащили до нар и осторожно положили. Правая штанина у него была обрезана ниже колена, голень перевязана – старательно и качественно, толсто намотан чистейший бинт, из-под которого почти не просочилась кровь. Однако пятно размером с серебряный доллар все же наличествовало.
Отдуваясь, Синий присел на нары, вытащил сигаретку:
– Небитый битого везет… Тяжелый до чего, а еще доцент…
Доцент лежал, закрыв глаза, постанывая, лицо лоснилось от крупных капель пота.
– Что там? – спросил кто-то, Вадим даже не узнал голоса.
– Бурная жизнь, – бросил Синий, ни на кого не глядя, глубоко затягиваясь. – Наш интеллектуал решил сорваться в побег. Как и следовало ожидать, получилось бездарно, только пулю в ногу схлопотал. Ломанулся, как чумной…
– Нервы не выдержали, – сказал Доцент с закрытыми глазами, совершенно бесцветным голосом. – Глупо получилось, да вот… Не рассуждал. Двинул в ухо ближайшему и пошел напролом…
– Что они хотели? – напористо спросил Борман. – Вас допрашивали?
– Что хотели… Коллекцию. – Он открыл глаза. – Всю. Все, что есть. У меня неплохая коллекция, и не только фарфор – картины, есть даже Врубель и Башкирцева, два этюда Сурикова… – Он криво усмехнулся: – Вот на этом и сломался, генерал, – на возможности приобретать то, что нынешнему интеллигенту недоступно. А очень хотелось. Потому и пошел… в консультанты. Вы на меня так не зыркайте, я наркотиками не торговал и первоклассниц в проститутки не заманивал…
– Все равно, – недовольно заключил Борман. – Знаю я все эти консультации, по струнке ходите…
– Да помолчи ты, моралист, – огрызнулся Синий. – Без тебя тошно. Ты как, все сдал?
– Нет, – прошептал Доцент. – То ли не обо всем они знают, то ли решили поиграть, как кошка с мышкой, – потому, наверно, и перевязали как следует…
– Вот только тащить не захотели, – хмыкнул Синий. – У меня от тебя чуть пупок не развязался…
– Вас тоже допрашивали? – поинтересовался Эмиль.
– Ага, – сказал Синий, ухмыляясь одним ртом. – Любопытствуешь знать, отчего я в таком случае целый-невредимый? Отвечаю как на духу: потому, что не ломался. Сдал захоронку. Конечно, не сказал, что сдал всё. Допрашивать они, козлы, толком не умеют, до этих, – он кивнул на Бормана, – ох как далеко. Очень непрофессионально работают ребятки, поверьте знатоку. Не умеют вгрызаться. Вот я и создал нужное впечатление: что у меня, если хорошенько поискать и попытать, еще немало можно выгрести. Они довольны, а мне нужна передышка. И еще мне нужно, чтобы не повредили ни один суставчик, здоровье – прежде всего. Много понадобится здоровья, когда начну им кишки на плетень наматывать, со всем старанием и фантазией…
– Что-то вы, хороший мой, как раз и забрели в дебри фантазии, – громко фыркнул Борман. – Только и слышу про беспроигрышный план побега да про отмщение… Интересно, на чем такая уверенность основана? Мастера вы сказки складывать…
– Не подначивай, мент, не подначивай, – с кривой ухмылочкой отозвался Синий. – Подначка больно уж детская получается. Когда надо будет, изложу и план.
– Вы мне вот что растолкуйте! – вдруг взвился Браток, даже спрыгнул с низких нар. – Почему это всех с допроса волокут поуродованными, что толстяка, что этого, а этот вот, – он резко выкинул руку, тыча пальцем в Синего, – даже не поцарапанный?
– Ты на что намекаешь, придурок? – тихо, недобро осведомился Синий. – Смотри, за базар и ответить можно…
– Отвечу! Точно вам говорю, подозрительно! Лепит нам тут сказочки насчет побега, а сам раскололся, да еще целую философию под это дело подвел – у него, мол, задумки самые наполеоновские… Может, это и есть казачок засланный? Стучит себе помаленьку, уговаривает захоронки сдавать…
Э-эп! Подошва грубого ботинка впечаталась ему в физиономию, он устоял на ногах, но отлетел шага на три, поскольку не ожидал удара.
Синий мигом слетел с нар, отпрыгнул назад и, оскалясь, неуловимым движением выхватил нож. Рукав грубого лагерного бушлата задрался, открылась мастерская татуировка меж локтем и запястьем: скелет в длинном балахоне, стоящий в позе статуи Свободы, в одной руке у него коса, другой воздел над голым черепом окруженную сиянием денежку с крупной цифрой «1». Его полукругом окаймляла каллиграфическая надпись, являвшая собою пресловутую смесь французского с нижегородским: VITA EST KOPEJKA.
Браток шипел и фыркал, как разъяренный котище, но особо не рвался в бой, должно быть, справедливо предполагая для себя крупные неприятности. Синий, поводя вправо-влево ножом, скорее уж напоминавшим шило, презрительно бросил:
– Порву, как целку, щенок… Смотри за базаром…
– Хватит вам! – вклинился Визирь. – Если начнем собачиться меж собой, станет совсем хорошо, приятно и весело… Ты, молодой, извинись и сядь. И привыкай сначала думать, а потом нести ерунду. Ведь чушь полнейшая, – он обернулся к Синему. – Я так считаю не оттого, что вы мне лично симпатичны, а согласно строгой логике. Будь вы подсадной уткой, непременно стали бы вбивать нам идею, будто с о в с е м плохо станет только тем, кто станет запираться и скрытничать. А тому, кто сдаст все добровольно, последуют ошеломительные привилегии вплоть до полного освобождения. Что-то в этом роде стала бы нам внушать наседка. Меж тем наш битый жизнью друг пытается доказать как раз обратное: всем присутствующим все равно конец, выдадут они свои сокровища или же нет. Это-то меня и убеждает.
Комментариев нет