– Альзо, камераден… – протянул комендант. Видно было, что он титаническими усилиями сдерживает себя, чтобы не ухмыляться во весь рот. – Сердце мне подсказывает, что кое-кто из вас пребывает в недоумении, не зная, как объяснить некоторые наши новшества? Верно я угадал, золотые мои, сладкие, хорошие?
– Вот именно, – громко и мрачно проворчал Браток, стоявший рядом с Вадимом.
Комендант, не меняясь в лице, звонко щелкнул пальцами. Мгновенно один из эсэсовцев, стоявших неподвижными куклами, ожил, наклонил дуло ружья. Оглушительный выстрел. В полуметре от босых ступней Братка и Вадима взлетела земля, песок хлестнул по ногам, как плеткой.
– Разговорчики в строю! – рявкнул комендант. – На первый раз прощается, но в следующий раз лицо, нарушающее молчание в строю, получит дробью по ногам, а то и по яйцам. Господа, убедительно вас прошу не доводить до греха… Так вот, друзья мои, я с величайшим прискорбием вынужден констатировать… есть среди вас, подонки блядские, такие тупые индивидуумы, которым напрочь непонятно слово «констатировать»? Разрешаю сделать шаг вперед и громко сознаться в своем невежестве…
Он замолк и ждал с ухмылочкой. Реакции не последовало. Даже если и нашелся один-другой, не особенно разбиравшийся в длинных ученых словах, выйти вперед они не рискнули. Трудно было сказать, чем это обернется.
– Я с величайшим удовлетворением, друзья мои отвратные, вынужден к-о-н-с-т-а-т-и-р-о-в-а-т-ь, что моя манера выражаться не содержит непонятных вам слов, – продолжал герр комендант. – Что ж, не все потеряно… Итак. Возвращаясь к началу, я с величайшим прискорбием вынужден констатировать, что жизнь нашего лагеря, я не побоюсь этого слова, концлагеря, в последнее время нельзя назвать иначе, кроме как бардаком и неподдельным разложением. Посмотрите на себя, пидарасы! Окиньте внутренним взором ваши зажиревшие организмы! Да вы же тут благоденствуете, как у тещи на блинах, мать вашу раком! Жрете за столом, как белые люди, загораете, валяете дурака, творите, что хотите, по последним данным разведки, даже суете друг другу в рот половые органы, электронными игрушками балуетесь… Никакой дисциплины и порядка. А это в корне недопустимо. Поскольку вы, обращаю ваше внимание, все же находитесь в концлагере, а не в какой-нибудь Анталье. Одним словом, вынужден кратко резюмировать: господа, вам звиздец! Есть кто-то, кому придется объяснять значение слова «резюмировать»?
Стояло молчание.
– Доступно выражаясь, я решил провести некоторые изменения внутреннего распорядка, – возвестил комендант. – Концлагерь должен быть концлагерем, а не домом отдыха. Эта нехитрая мысль, питаю надежды, сможет проникнуть в ваши новорусские мозги. А если кто-то и не проникнется, эти славные ребята моментально объяснят, только скажите… Желающие есть?
Не было желающих. И не было желания обращаться к «славным ребятам» за какими то ни было разъяснениями, даже самыми безобидными.
– Начнем, благословясь, – выждав, сказал комендант. – Во-первых, пора кончать с этими глупостями, которые именуются «работами». Если кого-то посадили, он должен сидеть. Поэтому с нынешнего дня выход за пределы лагеря отменяется. А поскольку я не верю в вашу дисциплинированность и всерьез подозреваю, что кто-то попробует покинуть лагерь самостоятельно и без спроса, спешу предупредить: к проволоке вчера ночью в ударные сроки был подведен ток. И тот, кто начнет к данной проволоке прикасаться своими грязными лапами… Шарфюрер, продемонстрируйте!
Эсэсовец, повинуясь кивку коменданта, вытащил из-за голенища сапога тонкий железный прут, ухмыляясь, помахал им перед лицами стоявших в первой шеренге и направился к проволоке – аппельплац располагался метрах в тридцати от нее, так что шагать пришлось недолго. Метров с пяти охранник швырнул прут.
Короткий неприятный электрический треск, синяя змеистая вспышка. Кто-то охнул. Вернувшись на свое место, эсэсовец с простецкой ухмылкой – что, съели? – развел руками: мол, мое дело, ребята, подневольное…
– Упаси боже, я вам вовсе не запрещаю лезть к проволоке, – с широкой улыбкой уточнил комендант. – Наоборот, всякий, кому в голову придет такое желание, может его немедленно претворить в жизнь, не опасаясь репрессий. Могу только приветствовать подобное намерение. Урок остальным будет наглядный и убедительный. Есть желающие? Что ж вы так, рванье… Во-вторых. С нынешнего дня отменяются трапезы за столами – тут вам не кабак «Золото Шантары», дорогие мои, хар-рошие! Что вам кинет от ворот ваша добрейшая кормилица-поилица фрау Эльза, то и будете жрать, только делить, спешу предупредить, придется самим – не будет же вам изощряться повариха… Уяснили? В-третьих. Поскольку, как только что неоднократно говорилось, в концлагере более, чем где бы то ни было, необходим строжайший внутренний порядок, я принял решение назначить этих славных малых вашими капо. – Он широким жестом указал на троицу с белыми повязками. – Все распоряжения капо выполняются беспрекословно, с неизбежным громким выкриком: «Точно так, герр капо!» Какое бы то ни было хамство в адрес капо, не говоря уж о злостном невыполнении приказов или сопротивлении законным требованиям, будет незамедлительно караться по выбору самого герра капо – заключением в карцер, – он махнул стеком в сторону сортира, накрытого огромным кубом из металлической сетки и оттого напоминавшего чудовищную мышеловку, – либо незамедлительным и качественным мордобоем со стороны охраны, либо общением с нашим обаятельным Тузиком, – взмах стека в сторону кавказца. – Особо подчеркиваю: медицинская помощь нарушителям данных правил оказываться не будет. Опять-таки спешу напомнить: я жажду, чтобы кто-то из вас постарался побыстрее нарушить правила обращения с господами капо, что даст повод всем остальным убедиться в серьезности моих намерений. Понятно, на печальном примере нарушителя. В-четвертых. Поскольку у нас тут не парк культуры и отдыха, бесцельные шлянья по территории лагеря запрещаю. В бараки друг к другу не заходить, вообще не шляться без дела, тот, кому приспичит в сортир, обязан двигаться к нему по прямой, которая есть, если вы не знали, кратчайшее расстояние меж двумя точками, при этом громко и непрерывно возглашая: «Номер такой-то следует на оправку! Каковые правила соблюдать и на обратном пути. По нарушителям, кроме обычных наказаний, кои я вам подробно обрисовал, будет открываться огонь с вышки – смотря по вашему поведению… – он широко улыбнулся. – А в остальном – полнейшая свобода. Что вы там будете делать в бараках, меня не касается. Лишь бы только не нарушали вышеперечисленные правила. Хоть на голове ходите, хоть трахайте друг друга, хоть жрите друг друга. Ясно? Ну, кто посмеет сказать, что я вам не отец родной? Найдется столь неблагодарная скотина? Нет? Я душевно тронут. Возможно, вы не столь уж и пропащие скоты, какими мне, признаться, упорно представляетесь. Вижу на некоторых мордах мучительные раздумья, а на иных – нечто, напоминающее недоверие. Вот последнее мне категорически не нравится. Повторяю, мне хочется, чтобы все присутствующие вдолбили в свои тупые мозги: э т о в с е в с е р ь е з. Хватит, повыстебывались! – впервые он сорвался на визг. – Попыжились, повыделывались, покрасовались, хозяева жизни, мать вашу хреном по голове! – Он даже стиснул перила, но быстро успокоился и продолжал почти нормальным тоном: – Все всерьез. Были – новые русские, а стали в одночасье – новое дерьмо. И я с вами сделаю, что мне только взбредет в голову, если будете выделываться поперек м о и х правил! – Он повысил голос так, что на очаровательном личике Маргариты мелькнула недовольная гримаска. – Отошла малина! Отошла лафа! Вы теперь никто и звать вас никак! Сомневается которая-то гнида? Шарфюрер, продемонстрируйте наглядный пример номер два, будьте так любезны!
Комментариев нет