– Хорошо тут… – Еська пальцем траву ковыряет, которая, одичалая, росла плотно да густо.
…а как сторговались бы за погляды, тут‑то уж бабкин черед настал бы. Она б сватов в дом зазывала и причитала, что ноне бедно‑то все. Пироги не ставлены, хлеба недопечены, всего‑то и есть, что краюшка малая, коту на понюшку…
Она‑то у меня до причитаний мастерица.
Иные и записвали.
Сваты б кивали да отнекивалися, мол, не есть‑пить пришли, а токмо на девку глянуть… дальше обыкновенно. Она б хвалить меня принялася, сказывать, до чего рукаста, что встаю до солнца, а ложуся затемно, что руки у меня пустыми и не бывають…
…и с иглою управляюся.
…и с кроснами.
…и прять, и шить, и шерсть валять. В хате б чисто было. Оно‑то самая распоследняя неряха к приезду сватов расстарается. И главное, что помощи ей не будет.
Своими рученьками в этот день делается.
Я б и пол выскоблила б добела… и половички выстирала‑высушила б, да не обычные, особые достала б с сундуков бабкиных, васильками шитые. И занавеси повесила б нарядные.
А уж на стол…
…сколько раз представляла я себе, как стану этот стол белою скатертью накрывать да приговаривать, чтоб легла гладка да ровна, как жизнь моя дальнейшая.
На центру стола – бутыль самогону наилучшего, прозрачного, что слеза.
Это чтоб иных горестей не знала.
Пироги с капустою и с курятиною. Расстегаи. Грибы соленые и моченые. Капусточка наша. Рыба копченая… щука печеная… и куры‑то, а может, если б дядька Панас расстарался, то и дичины б раздобыла. Эх, хороши перепела да с кислою клюквой.
И блинцов, конечно.
Яишенку.
Нашла б чем удивить… не консомы, значит, но все свое, домашнее. И сама б к двери приникла, слухая, чего говорят. За столом‑то сидят долго, по обычаю, – должна сваха кажное блюдо отведать, не пересолено ль, не переперчено ль, не пригорело аль не упрело. И разговора течет неторопливая…
– Зось, а Зось. – Еська плюхнулся на лавку и меня приобнял.
От же ж… никакой на него управы нету.
Иль ему тоже в женихи захотелася? Если так, то пущай к бабке сватов засылает, должно ж и у меня быть все, как у людей.
Сердце замерло.
А ну как в столицах порядки иные? Тут, может, девка не толчется ночь у печи, блины выпекая. А жених не перебирает шкурки беличьи, невестушке на шубу, но духов злых зачаровывает, заместо справной бабы. Хотя… нет, дух – это вышло так… а чтоб обычаем… нет, от духа в обычаях никакого толку. Он же ж небось, пока мертвый был, совсем от людское еды отвык.
Чего б сказал?
Сглумил бы сугубо из вредности.
Але ж, чуется, не пироги от меня жениху надобны. Сунула я руку в кошель. Лежит проклятая монетка, никуда‑то не девалася.
– Ну Зось…
– Чего тебе?
– А ты на Арейку шибко злая? – спросил и глядит так, глаза пуча для пущее жалостливости. И голосочек стал тоненьким, дрожащим.
– Чего?!
– Бить будешь?
– Н‑не знаю…
– Если будешь, то учти, я заступаться не стану. Так что, будь добра, бей уж так, чтоб не крепко скалечить. Матушке он нужен…
…до самих смотрин черед доходит, когда уже за оконцем темно делается. Бабка б, хмельновата, весела и рухавита, сама предложила б свахе глянуть на невесту.
А я… я б сидела в комнате.
На табурете.
В убранстве праздничном, в рубахе из алого шелка с шитьем по подолу и рукавам. Оне, широченные, прихватила б золотыми запястьями, пусть бы видели гости дорогие, что не бедна невеста.
…летник аксамитовый.
Сапожки из кожи красной, на каблучках посеребренных.
На голове – платок с шитьем.
Платок тонюсенький, легонький, прозрачный… раньше‑то невесту холстиною прикрывали, да после переменилося все. Под холстиною, поди, не видать, кто сидит, вот и находилися такие, которые одну сестрицу, справную, другою подменяли. Оно ж как, положит сваха колечко заветное.
Примет невеста.
И все, сговор заключен, чтоб его разорвать, веский повод надобен.
– Не буду я никого бить, – вздохнула и отпустила мечту свою. Пускай летит… не я первая, не я последняя с мечтаниями расстаюся. Как‑нибудь и проживу.
Вона, может, мой женишок новоявленный, духом сговоренный, и вправду царевичем окажется. На кони белом, на…
…не надобен мне царевич, чего уж себе илгать?
– От и ладно, а то ж рука‑то у тебя крепкая… выходи, горе‑жених.
Зашубуршало в кустах черемухи. Затрещало, затрясло листвою. И, матюкаюся вполголоса, из зарослев выполз Арей.
Вид у него был разнесчастный.
Я носом потянула.
Понятне… с опохмелу, стало быть… знаю, у дядьки Панаса такой же вид случился, когда он в соседние Пацуки поехал, дружка старого навестить, и так разнавещался, что тетке Алевтине его на дровнях привезли, пьяненького и счастливенького.
На четвертый день.
Ага…
Уж она‑то только глянула, бровкою повела и велела во двор грузить. Там, с кобелем, дядька и ночевал, авторитету старостину утрачвая. А поутру стогнал так, что полсела сбежалося глянуть, кто ж там канает…
…а тетка, знай себе, прохаживалась по двору, то воду колодезну студеную несет, то жбан с квасом, то кувшин с рассолом огуречным…
…рассол бы Арею не помешал.
Мятый.
Уже не пьяный, но хмель последний из него не вышел. Стоит, качается, в черемуховую ветку вцепившися. Не хмель, конечне, Арей. Другую ветку в рученьке левой держит. И выломал такую, что впору от медведя отмахаться.
– З‑зослава…
– Погодь. – Еська меня за локоток придержал. – Ты ж говорила, что бить не станешь! И не злися, Зосенька, это ему Кирейка стресс снимал.
– Чего?
– Разволновался он после разговору с матушкой. Распереживался. А с того распереживания мог бы и сотворить чего не того… ляпнуть там… или вовсе… он же ж упертый. Вот взял бы и полез к тебе жениться.
Арей веткой махнул и едва на ногах удержался.
– В храме, имею в виду… в храме, со жрецом, – Еська держал меня крепко, захочешь – не вывернешься. – А теперь представь. Матушка ему невесту жалует царских кровей, а он от этакой милости сбегает. Неудобственно получилось бы.
И куда тише добавил:
– С такого неудобства и голову утратить недолго. Самым что ни на есть буквальным способом. Вот наш Кирей и постарался… правда, перебрали слегка… денька этак на два перебрали… но что сделаешь, широкая душа…
– З‑зослава, – повторил Арей, протягивая мне зеленую ветку черемухи.
Чуть помятые листочки.
Погнутые веточки.
Цветы пожухлые, еще не отлетевшие.
– Эт‑то т‑тебе…
– От спасибо. – Ветку я взяла и, перехвативши, по плечах перетянула. – Что ж ты творишь, нелюдь азарский!
Била я не сильно.
Не от души и не от обиды, которая мигом разошлась, будто ее и не бывало. На пьяных да на малых не обижаются… и еще на разумом скорбных… и отчего‑то мне так радостно сделалось. Не от виду Ареевого, но от слов Еськиных.
Комментариев нет