Таким образом, тем июньским утром Доггер, сидевший ровно по центру нашей лодки и решительно вонзавший весла в теплую мутную воду реки, был красив и здоров как никогда: просто как кинозвезда. Если бы это был фильм, а не реальная жизнь, Доггера играл бы Джон Миллз с его понимающим прищуром и легкой улыбкой на фоне солнечного утра, как будто он уже знает, что ждет нас за поворотом. Может, так оно и есть.
– Ты уже бывал здесь, Доггер? – спросила я. – Имею в виду, в этой части реки?
– Много лет назад, мисс Флавия, – ответил он, – но это было в прошлой жизни.
Я поняла, что надо оставить эту тему.
Я рассматривала огромные убаюкивающие тени, отбрасываемые на воду церковным кладбищем.
Большинство людей никогда не задумываются, почему места последнего упокоения всегда изобилуют зеленью. Но если бы они задумались, их лица, может быть, приобрели бы такой же оттенок, как эта трава, потому что под живописным мхом и лишайником, под обветренными камнями, под землей медленно побулькивает кипящий химический котел, в котором, благодаря химии, наши предки и соседи возвращаются к своему Создателю.
«Из праха мы созданы, в прах и обратимся», – гласит Библия.
«Прах к праху, пыль к пыли», – говорит Книга общих молитв.
Но обе эти книги, написанные с неплохим вкусом, не упоминают ни о вонючем желе, ни о жидкой или газообразной стадиях, которые мы проходим, перед тем как оказаться в великом ничто.
Обычное кладбище – это первоклассная мясорубка.
Шокирующая правда, да?
В старом выпуске «Иллюстрированных лондонских новостей», который я нашла под диваном в гостиной, рассказывали, что в качестве средства для размягчения мяса теперь рекламируют сок папайи.
«Какая колоссальная трата продукта! – подумала я. – Можно сделать куда более мощное и эффективное средство, просто разлив по бутылкам…»
Сейчас мы дрейфовали в нескольких футах от берега, на котором находится кладбище. Над нами вздымалась Святая Милдред‑на‑болоте, и ее квадратная башня закрывала солнце. Вдруг похолодало, и причиной был не только внезапно поднявшийся легкий ветерок, означавший перемену погоды.
– Это здесь, рядом со старым причалом, каноник Уайтбред бросил отравленный потир в реку, да, Доггер?
Я знала, что так оно и было. Я долго изучала фотографии во «Всемирных новостях», запоминая все подробности: тропинку, причал, покатый берег, камыши… Везде были стрелочки и подписи для удобства жаждущего крови читателя.
Каноник бросил сосуд в реку в надежде, что тот утонет и останется на илистом дне до конца света. Однако он не принял во внимание коварство одного из своих предшественников, который подменил старинную серебряную чашу копией из металлического сплава, покрытой лишь тонким слоем благородного металла. К несчастью, она всплыла и застряла в камышах, где ее и нашел мальчик, сын фермера.
– Не надо было выбрасывать ее в безлунную ночь, – заметила я.
– Именно, мисс Флавия, – подтвердил Доггер, читавший мои мысли. – Может, тогда бы он заметил, что она не утонула.
– Хотя она могла и утонуть, – взволнованно сказала я. – Может, ее случайно зацепили тяжелым веслом или багром, вот она и всплыла.
– Возможно, – ответил Доггер, – но маловероятно. Полагаю, полиция отвергла эту теорию как необоснованную. Таким предметом можно было бы поднять менее качественную копию, но это не тот случай.
– Странно, – задумалась я. – Каноник Уайтбред так и не заметил, что сосуд слишком легкий.
– Если только он не сам подменил его, – предположил Доггер.
Я возбужденно шлепнула по воде, приходя в восторг при мысли о том, что они здесь, что в этот самый миг вода уносит следы цианистого калия и стрихнина. Может быть, одинокие молекулы еще тут – конечно, в очень разбавленном виде, но если верить гомеопатическим теориям Сэмюэла Ханнемана, сохраняющие смертоносную силу.
– Флавия! – заорала Даффи. – Дубина! Ты забрызгала мою книгу!
Когда Даффи в ярости, она вечно забывает слова из своего обширного вокабуляра.
Она захлопнула томик и швырнула его в корзину для пикника.
Над рекой повисло благословенное, хоть и несколько напряженное молчание. Мы плыли под арками из ивовых веток. Там и сям водная гладь нарушалась плеском рыбы. (Я лениво задумалась, испускают рыбы газы или нет).
Мы находились неподалеку от одного из великих университетов. Наверняка кто‑то там должен знать, кто‑то ученый, а конкретно – ихтиолог. Молодой энергичный ихтиолог с квадратной челюстью, светлыми кудрявыми волосами, голубыми глазами и трубкой. Я бы могла заскочить к нему и проконсультироваться по какому‑нибудь головоломному химическому вопросу… который сразу даст ему понять, что я не рядовой любитель… Рассеивание цианистого калия и стрихнина в речной фауне. Да. Точно!
Роджер, так его будут звать. Роджер де как‑то‑там – имя под стать моему собственному… Из древней норманской семьи, на гербе которой столько оружия, хохолков, знамен, девизов и лозунгов, что и не снилось ни одному рынку подержанных автомобилей.
«Роджер…» – начну я…
Нет, постойте! Роджер – это слишком банально. Так можно назвать собаку. Его будут звать Ллевеллин, и произносить его имя надо будет на уэльский манер.
Точно, Ллевеллин.
«Ллевеллин, – скажу я, – если вам когда‑нибудь потребуется содействие в расследовании дела об отравлении в бассейне, я с радостью помогу».
Или это слишком прямолинейный подход?
Я никогда не проводила вскрытие рыбы, но вряд ли оно сильно отличается от разрезания сельди за завтраком.
Я с удовольствием вздохнула и лениво свесила руку вниз.
Что‑то коснулось меня. Что‑то задело мои пальцы, и я инстинктивно сжала ладонь.
Рыба? Я что, поймала рыбу рукой?
Может, какой‑то тупой голавль или глупая щука приняли мои пальцы за что‑то съедобное?
Не желая упустить возможность войти в историю под именем Флавия Рыболовный Крючок, я изо всех сил вцепилась в что‑то жесткое и ребристое. Уперлась большим пальцем. Добыча не уйдет.
– Подожди, Доггер, – попросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. Эта история будет передаваться из поколения в поколение, и я должна позаботиться о том, чтобы мое хладнокровие вошло в легенду. – Кажется, я что‑то поймала.
Доггер перестал грести, лодка закачалась на воде. Я чувствовала что‑то очень тяжелое. Должно быть, это одна из тех рыб‑гигантов, знаменитостей местного фольклора, столетиями живущих на дне водоема. Старушка Молди или что‑то в этом духе, обычно деревенские их так называют. Они, наверное, придут в ярость из‑за того, что я поймала их чудовище голыми руками?
Эта мысль заставила меня улыбнуться.
Что бы это ни было, оно не сопротивлялось.
Хотя Даффи и Фели делали вид, что происходящее их не интересует, обе повернулись ко мне.
Изо всех сил удерживая равновесие и стараясь не упустить добычу, я сделала резкий рывок.
Я видела в журналах фотографии американского писателя Эрнеста Хемингуэя с багром в руке и огромной акулой. Готова поспорить, даже он никогда не ловил подобную рыбу голыми руками.
Комментариев нет