Теперь мне предстояло выбирать между двумя операциями, вместо того чтобы решиться на одну. Я лежал в оцепенении, глядя на его шевелящиеся губы, но мое внимание было где‑то далеко. Мне не хотелось делать вид из вежливости, что я слушаю его, и бессмысленно кивать, чтобы как‑то проявить свое участие. Время шло, и его голос удалялся от меня все дальше. На самом деле в том состоянии у меня не было ощущения времени. Я был в оцепенении, и мой разум блуждал вдалеке от больничной палаты. Я думал о том, что значит жить с постоянной инвалидностью и, по всей вероятности, с непрерывной болью. В моем сознании возникали образы пациентов, которым были имплантированы стержни Харрингтона и которых я посещал в течение нескольких лет резидентуры и практики. Каждый день они принимали вызывающие зависимость препараты, постоянно пытаясь избавиться от мучительных болей, которые по‑настоящему никогда не проходили.
И я стал представлять, как бы поступил сам, если бы ко мне обратился пациент и по рентгеновским снимкам я обнаружил у него то же, что было у меня. Что бы я ему сказал? Возможно, посоветовал бы хирургическую операцию, ведь это был самый надежный вариант, если он хотел ходить. Но ведь это был я, а я ни за что не хотел нуждаться в посторонней помощи, я не мог представить себе такую жизнь. От этих мыслей все во мне сжималось, где‑то в самой глубине. Ощущение стабильности, свойственное молодым людям с хорошим здоровьем и определенным положением в жизни, начало покидать меня, точно свежий бриз, проходящий по открытому коридору. Я чувствовал пустоту и уязвимость.
Я снова сфокусировался на происходящем. Надо мной склонился доктор, ростом он был под метр девяносто и весил не меньше ста тридцати кг. Я спросил его:
– Вы не думаете, что введение стержней Харрингтона в грудной отдел позвоночника и большую часть поясничного ограничит нормальное движение спины?
Не задумавшись ни на секунду, он уверенно ответил:
– Даже не волнуйтесь.
Поскольку считал, что в грудном отделе позвоночника не должно быть никакого движения, так что моя обычная подвижность никак не должна пострадать.
В тот момент я все увидел в новом свете. Много лет я изучал и преподавал боевые искусства. Мой позвоночник был очень гибким и крайне подвижным. За время учебы в университете и колледже мануальной терапии я приучил себя заниматься йогой по три часа в день. Каждое утро я вставал раньше солнца, в 3:55, и занимался интенсивной йогой до начала работы с учениками. Должен признать, что за время занятий йогой я узнал о позвоночнике и теле больше, чем за все часы, проведенные в анатомическом и физиологическом классах. Я даже преподавал йогу у себя в студии в Сан‑Диего. В то время, когда я лежал в больнице, йога входила в программу физической реабилитации моих пациентов. И я знал, что в той части позвоночника было гораздо больше гибкости, чем считал этот солидный врач.
Я также знал из опыта общения со своим телом, что у меня был довольно подвижный грудной отдел позвоночника. И теперь моя проблема предстала для меня в виде вопроса относительности. Во время разговора с этим врачом я взглянул на доктора Бёрнса, который практиковал со мной йогу и боевые искусства, когда мы учились в колледже. И мой коллега, стоя за спиной хирурга, выполнял своим позвоночником серпантины в шести различных плоскостях. Глядя на него, я понял, что уже знаю ответы на все вопросы, с которыми обращался к хирургу, потому что я был экспертом по спине как по образованию, так и по личному опыту.
За работу берется внутренний доктор
Я понял, что на каком‑то уровне верил в способность тела к самоисцелению. В этом состоит философия хиропрактика: наш изначальный разум дает жизнь телу. Нам просто нужно убрать с пути наш ученый ум и дать шанс более великому разуму сделать то, что он умеет лучше всего. Представители холистической медицины понимают, что этот изначальный разум проходит через центральную нервную систему от среднего мозга и других нижних подкорковых областей к телу. Изначальный разум работает круглые сутки, семь дней в неделю, и он уже занимался моим лечением. На самом деле он давал жизнь всему, чем я занимался, и поддерживал все процессы в организме, от пищеварения до кровотока. Я не всегда осознавал эти процессы. Большая их часть проходила скрытно, в мире подсознательного, отделенном от моего сознательного восприятия. И хотя я обладал образованным, думающим неокортексом, который считал, что это он принимает решения относительно моего тела, в действительности так называемые нижние центры мозга уже запустили процесс восстановления. Мне просто нужно было подчиниться этому изначальному разуму, который, как и всегда, уже активно работал внутри меня. Тем не менее я также напомнил себе, что мое тело выполняло эти задания на рудиментарном уровне – подсознательные процессы восстановления работали, но только до степени, установленной генетическими программами. Я же должен был нацелиться на нечто большее.
Теперь я осознал, что смотрел на мир через другое окно, нежели те четыре хирурга; мир, в котором я жил, был неизвестен им. И я снова почувствовал, что контролирую ситуацию.
На следующий день я выписался из больницы. Хирург был крайне удручен и сказал моему отцу, что я психически неуравновешен из‑за травмы. Он настоятельно советовал ему устроить мне психологическое обследование. Но что‑то внутри меня просто знало, что я делаю правильный выбор. Покидая больницу, я держал в уме одну мысль: мое знание о нематериальной силе и энергии во мне, непрерывно дающей жизнь моему телу, исцелит меня, если я сумею войти с ней в контакт и направить ее нужным образом. Как сказали бы большинство врачей‑хиропрактиков: «Сила, создавшая тело, лечит тело».
Машина скорой помощи привезла меня в дом двух моих близких друзей. И следующие три месяца я провел в прекрасной комнате с конусными стенами: с множеством окон, пропускающих солнечный свет, ясной и просторной, не то что тусклые удушливые помещения больницы. Я смог расслабиться и позволил мыслям разгуляться, не зацикливаясь на сделанном выборе. Я должен был сфокусироваться только на исцелении и не позволять никаким другим мыслям или эмоциям, замешанным на страхах или сомнениях, отвлечь меня от выздоровления. Мое решение было окончательным.
Я решил, что мне понадобится программа действий, если я намерен полностью излечиться от этой травмы. Я займусь сыроедением и буду есть только малыми порциями. Таким образом, энергия, предназначенная для переваривания больших объемов еды, будет использоваться организмом для исцеления. Помимо секса и сильного стресса, на пищеварение затрачивается больше всего телесной энергии. Кроме того, питательная матрица сырой пищи уже содержит энзимы, которые ускорят мое пищеварение, и телу придется тратить меньше энергии на усвоение пищи и избавление от отходов.
Комментариев нет