На первом этаже гостиная, кабинет, ванная и кухня, из которой она только что вышла. На втором две спальни, еще одна ванная и выход на балкон, откуда открывался Енисей – в ледяных торосах и языках жесткого снега. К весне балкон заметало снегом почти по самые окна.
Пальцы зацепились за выключатель, и Инна зажгла свет – просто так, для собственного успокоения.
Опять послышалось какое‑то шевеление. Ей показалось, что звук исходит из кабинета, из‑за раздвижных двустворчатых дверей, которые сейчас были закрыты.
Инна замерла.
Она никогда не закрывала двери кабина – все ей казалось, что душно, что она не услышит звонок телефона, который стоял на столике в гостиной, что…
– Осип Савельич, это ты там засел?..
И, сильно толкнув, распахнула двери.
Неясная тень скользнула перед глазами, Инна ахнула, кровь фонтаном взметнулась к голове и ударила в мозг.
– Кто здесь, черт возьми?!
– Инна Васильевна… я Наташа. Я… тут убираюсь.
Наконец‑то она разглядела – худенькая девчушка в фартуке и сером форменном платье. В руках электрический шнур. Шнур – Инна проводила глазами – вел к пылесосу. Она посмотрела на пылесос и вновь вернулась к девчушкиной физиономии.
– Вы кто? Что вам тут надо?
Голос звучал отрывисто – все‑таки она сильно струсила. На крыльце топал ногами Осип, сбивал снег с ботинок.
– Я горничная, – пропищала девчушка. – Я… пылесосить хотела.
– Как вы сюда попали?! Где Аделаида Петровна?!
– Она сегодня… выходная. А я… в дверь вошла, как… как всегда.
– Неправда, – оборвала Инна, – что значит «всегда»? Я первый раз в жизни вас вижу!
– Ну конечно, – растерянно забормотала девчушка, – я еще только неделю работаю, и меня сегодня в первый раз к вам направили… Вот ключи дали… я убираюсь. На втором этаже я уже… а тут только собралась пылесосить, как вы пришли и…
– И что?
– Я не успела… хотела предупредить, что я тут, но вы прошли, а когда вы дверь открывали, я не слыхала, пыль вытирала… вот туточки и тамочки… под столом.
– Тамочки под столом, – повторила Инна.
– Инна Васильевна, – негромко позвал из прихожей Осип, – ты одна или не одна?
– У нас новая горничная, – объявила Инна во весь голос, чтобы Осип услышал. – Я с ней разговариваю.
Что‑то все время казалось ей странным, хотя девчушка была мила и вполне натурально оправдывалась, да еще как‑то так, что очень хотелось верить, утешать ее, просить извинения за слишком резкий тон и даже гладить по голове.
Что такого странного? Ничего странного вроде бы нет.
Девчушка пошевелилась, моргнула и снова уставилась Инне в лицо умоляющими и правдивыми «до ужаса» глазами. Шнур от пылесоса она держала у груди, стискивала кулачки.
– Извините меня, – все‑таки сказала Инна, – продолжайте, пожалуйста.
И вышла из кабинета, но двери закрывать не стала.
Осип из прихожей кивнул вопросительно, снизу вверх. Инна в ответ пожала плечами.
– Ты чай будешь, Осип Савельич? – спросила недовольно.
От чая Осип отказался.
– Тогда езжай домой, а часам к девяти я тебя жду. Нет, к половине десятого.
Осип пробормотал что‑то невнятное в том смысле, что чего это его домой отправляют, нечего ему там делать, телевизор, что ли, смотреть, он лучше тут!.. И как это Инна Васильна на губернаторскую дачу попадет, если он, Осип, телевизор смотреть поедет?!
– Ты же прекрасно знаешь, что его дача за соседним забором. Я все равно на машине не поеду, я в калитку пойду!
Осип, очень озабоченный ее статусом – даже не столько статусом как таковым, сколько его внешними проявлениями, – объявил, что так идти нельзя, а надо непременно ехать.
– Двадцать метров ехать?!
Осип замолчал и засопел – он всегда сопел, когда не соглашался, но «из деликатности» не высказывался вслух.
Инна послушала его сопение, ничего не сказала – все равно на машине она не поедет, куда еще ехать вдоль забора, курам на смех! – и заварила чай.
На черный у нее аллергия – начинают чесаться глаза и неудержимо хочется чихать. Зеленый она никогда не любила, но приходилось пить, потому что пить кофе каждый час из двадцати четырех невозможно.
Вот и врач говорит – невозможно.
Инна никогда не слушалась врачей, а тут послушалась, потому что кофе, кажется, прожег у нее в желудке дыру, и теперь там болело и тянуло, настойчиво, постоянно.
Темные листья болтались в желто‑зеленой мутной жидкости, похожие на мелких медуз. Инна осторожно отхлебнула и пошевелила замерзшими пальцами на ногах.
Купить бы себе на базаре тапочки – уютные, пошлые, из искусственного меха, чтобы спереди морда, сзади помпоны, а внутри синий самопальный войлок. Еще теплую пижаму с розой на животе и любовный роман с пальмами, яхтами и сочным красавцем на обложке. Лежать бы на диване, под оранжевым торшером – прямо в тапках с мордами лежать! – греться, читать про красавца и ни о чем не думать – ни о смерти Мухина, ни о развороченной кладбищенской земле, ни о вице‑премьерах, ни о Якушеве, ни о своей трудной и звездной карьере, которую нужно сделать еще более трудной и звездной – назло всем врагам на свете. И чтобы коты тихо препирались на ковре за место у нее под боком, вот как!
Котов было два – Джина и, естественно, Тоник.
За спиной тихо прошелестело – Инна пила чай и заставила себя не оглядываться, – хлопнула дверь, одна, за ней другая, и все смолкло.
Инна прислушалась – тишина.
– Осип Савельич!
– А?
– Осип Савельич, ты где?
– Тут. А что?
«Кулак и белобандит» показался на пороге кухни. Вид вопросительный, в руках газета – белоярский «Московский комсомолец».
Инна вздохнула.
Вот интересно, если белоярский, то почему «Московский»?
– Если хочешь, наливай себе чай.
– Налью, – решил Осип и бочком, хотя кухня была просторной и огромной, протиснулся к столу.
– Ушла?
– Ушла.
– Откуда взялась? – задумчиво спросила Инна сама у себя. – Новая какая‑то!
– Они в хозяйственном управлении небось каждый день новые.
– Да ладно тебе, Осип Савельич! Я же не маленькая! В хозяйственном управлении штат по тридцать лет не меняется! Они за свои места до смерти боятся, им и платят хорошо, и вообще…
– Ну да, – задумчиво согласился Осип. – Только все равно зря ты всполошилась, Инна Васильевна. Что там, горничная новая!.. Тебе‑то что? Она птица не твоего полету.
Осип очень гордился Инниным «полетом» и ревностно следил, кто ей подходит, а кто нет.
– Метет‑то как! Разгулялся Енисеюшка под вечер. Завтра небось аэропорт закроют, и все начальство тут застрянет. Переполоху наделают. А, Инна Васильевна?
Инна вдруг стремительно поднялась и поставила кружку на край стола.
Метет, это точно. Ветер снаружи словно когтями скребет по камням, и встопорщенные крахмальные занавески на окне чуть подрагивают – не от сквозняка, а от напора.
Комментариев нет