Сергей кивнул.
– У этого заболевания такие клинические проявления, которые и врачи, и эксперт ошибочно приняли за проявления тяжелой черепно‑мозговой травмы, да?
– Вот именно. Мать ребенка и пальцем не трогала. А срок отбывает. И я пошла по инстанциям. Сначала к Двояку, потом, когда он меня послал по известному адресу, в прокуратуру. Прокуратура принесла протест в порядке надзора, приговор отменили, женщину выпустили. А через три дня сгорел офис моего мужа. Прокуратура и следствие проявили должную сообразительность и задались вопросом: почему свидетели в один голос утверждали, что мать била ребенка, если этого не было? Свидетелей – родственников мужа осужденной – выдернули, начали трясти, возбудили против них дело за заведомо ложный донос. Им это страсть как не понравилось. Они, понимаете ли, очень несчастную женщину не любили, потому что она была не той национальности, которую они считали подходящей для своей семьи. И воспользовались ситуацией, чтобы от нее избавиться. Люди они не бедные, с определенными возможностями. И когда у них начались проблемы, очень быстро выяснили, кто же это такой противный в Северогорском Бюро СМЭ, кто им кислород перекрыл и развалил такую отлично продуманную комбинацию по отлучению иноверки от своей семьи. После чего начались проблемы уже у моего мужа, и кислород перекрыли уже ему. С тех пор я перестала воевать.
– А как же справедливость? – тихо спросил Сергей. – Наплевать и забыть?
– Плевать не надо, – также тихо и очень серьезно ответила Изабелла Савельевна, – и забывать тоже не надо. Но надо трезво оценивать и расстановку сил в том обществе, в котором мы с вами живем и работаем, и собственные силы и возможности, и интересы своих близких. Исправить экспертную ошибку чрезвычайно трудно, потому что одно неверное заключение влечет за собой длинную цепочку событий, в которые вовлекается множество людей, и потом крайне затруднительно все отыграть обратно, не задев интересов этих людей. А люди очень не любят, когда кто‑то задевает их интересы, они кусаются, царапаются, сводят счеты. Борьба с экспертными ошибками должна состоять не в том, чтобы эти ошибки исправлять ценой крови и здоровья, а исключительно в том, чтобы их не допускать. Вот в этой борьбе я готова участвовать.
Она резким движением затушила окурок в пепельнице, улыбнулась Саблину и добавила:
– Вместе с вами, Сергей Михайлович.
* * *
Стеклопрепараты по делу безработного алкаша Сергей принес домой, собираясь попросить Ольгу посмотреть их. Ольга согласилась с его диагнозом и выслушала рассказ о разговоре с Сумароковой. Она вообще была удивительным слушателем, самым подходящим для такого человека, как Сергей Саблин: никогда не перебивала, не встревала со своими замечаниями и комментариями, в то же время ухитряясь каким‑то невероятным образом давать понять, что ни одно слово не проходит мимо ее внимания. В разговор она вступала только в тот момент, когда монолог заканчивался, и приходило время диалога. Как она улавливала этот момент – Сергей понять не мог, но Ольга за все годы, что они были знакомы, не ошиблась ни разу.
– Саблин, ты проявляешь узость мышления, – заметила она. – Ты склонен кругом видеть врагов. Или идиотов.
– А ты нет? – осведомился он, прищурившись. – Ну, объясни мне, если я такой тупой.
Ольга рассмеялась:
– Ты не тупой, ты ограниченный. Вот смотри: эксперт проводит вскрытие, набирает материал для гистологии, направляет на исследование, исследование проводить некому, результатов нет как нет, а заключение писать надо, сроки подходят, следователь давит. Что ему делать? Можно, конечно, поставить диагноз без гистологии, бывает, что это возможно, и тогда все в порядке. Но бывает, что и невозможно или затруднительно. Что мешает эксперту, если у него дерьмовый начальник Бюро, позвонить следователю и сказать: «У нас нет гистолога, а без него я не могу с уверенностью поставить диагноз. Вы не могли бы вынести постановление о проведении экспертизы в другом учреждении, где гистология работает нормально, например в областном Бюро? Или назначить только гистологическую экспертизу в городской патанатомии?» Что мешает? Насколько мне известно, следователь имеет право назначить экспертизу в любом месте, где есть специалисты подходящей квалификации.
– Начальник Бюро мешает, – усмехнулся Сергей. – Такие вещи мимо него не пройдут, а он удавится – но не признается, что у Бюро проблемы, которые он не решает и решать не хочет. Он будет теребить эксперта и требовать, чтобы он сдал акт строго в срок, дабы не объясняться со следствием и прокуратурой, а потом с горздравом и администрацией.
– Хорошо, – кивнула Ольга. – Пусть эксперта заставили, и он выставил диагноз, не будучи в нем полностью уверенным. Но что ему мешает опять‑таки позвонить следователю и предупредить об этом? Дескать, заключение сделано без гистологии, оно вполне может оказаться ошибочным. Почему нет?
– Потому что это нарушение закона.
– То есть? – Ольга приподняла брови. – Честно предупредить следствие о возможной ошибке – нарушение закона? Саблин, ты ничего не путаешь?
Он вздохнул. К сожалению, он ничего не путал. Все было именно так. Экспертное заключение должно основываться на внутреннем убеждении эксперта. А внутреннее убеждение эксперта – это результат его уверенности в безошибочности своих действий и выводов, уверенность же основывается на профессиональных знаниях и навыках. Без внутреннего убеждения, без этой уверенности экспертное заключение делаться не может. Так записано в уголовно‑процессуальном законе. Либо эксперт абсолютно уверен в своих выводах, либо он пишет, что не может сделать выводы в связи с недостаточностью предоставленных материалов, отсутствием необходимого оборудования для проведения исследования, отсутствием специальных знаний… Либо «да», либо «нет». Никаких «может быть, но я не совсем уверен, возможно, что я ошибаюсь». И попробовал бы какой‑нибудь эксперт написать, что не может сделать вывод о причине смерти в связи с отсутствием результатов гистологического исследования! Саблину было бы очень интересно посмотреть, как сложится в дальнейшем судьба этого камикадзе. Во‑первых, отделения судебно‑гистологической экспертизы просто не может не быть в судебно‑медицинском учреждении, это нонсенс. Во‑вторых, каждый судебно‑медицинский эксперт, прошедший соответствующее обучение и получивший сертификат, ОБЯЗАН уметь вскрывать трупы, проводить экспертизу живых лиц, равно как и медицинской документации, и осуществлять гистологические исследования. По‑настоящему хорошие эксперты из отделений танатологии вообще работают по принципу «сам вскрываю – сам смотрю стекла», то есть одинаково хорошо владеют и макроскопическими, и классическими микроскопическими методами гистологического исследования и умеют интерпретировать результаты этих исследований. Конечно, для гистохимии нужно учиться отдельно, но уж классикой‑то не владеть просто недопустимо. И если эксперт начнет гнать волну, что он, дескать, не может закончить заключение из‑за отсутствия гистологии, то ему тут же скажут: «Сам дурак». И по шапке надают. Кому охота?
Комментариев нет