Невинные

С разбитым сердцем он бежал из города масок и старался позабыть ее в объятьях сотен других женщин, некоторых таких же темнокожих, как мавры, других – белее снега. Он выслушивал от них тысячи историй, помогал одним и бросал других. Ни одна из них не тронула его сердца, и он покинул их всех прежде, чем ему пришлось лицезреть их старение и смерть.

Но теперь Иуда вернулся в Венецию, дабы изгнать ее из мыслей, через полвека после того, как танцевал с ней на этом паркете. К этому времени, знал он, она, скорее всего, мертва или обратилась в сморщенную и слепую старуху, давно позабывшую ту волшебную ночь. Все, что он оставил себе по ней, – это воспоминания и ее старую кожаную маску.

Теперь он вертел эту маску в руках. Черная и глянцевитая, она представляла собой широкую кожаную ленту с прорезями для глаз, с крохотным стразиком, поблескивающим возле уголка каждого глаза. Дерзкий фасон, своей простотой идущий вразрез с богато изукрашенными масками женщин тех времен.

Но ей никакие дополнительные украшения и не требовались.

Иуда вернулся в эти ярко освещенные залы, чтобы сегодня бросить эту черную маску в воды канала и изгнать призрак женщины в архив былого. Сжимая в ладони старую кожу, он поглядел в открытое окно. Внизу гондольер налегал на шест, ведя свое утлое суденышко по темным водам, играющим серебряными проблесками в свете луны.

По берегам канала темные фигуры спешили по каменным плитам или через мосты. Люди, торопящиеся по секретным надобностям. Шагающие по повседневным делам. Он не знал зачем, да и не интересовался. Ему было все равно. Как и все прочее, это давно прискучило ему. На миг он вдруг уверовал, что мог бы ощутить связь с ними, – пока она не покинула его.

И сейчас, по‑прежнему не питая охоты расставаться с ней, Иуда погладил маску указательным пальцем. Она годами лежала на дне сундука, обернутая в тончайший шелк. Поначалу он еще чуял аромат лепестков лотоса, но мало‑помалу тот улетучился. Теперь он поднес маску к носу и понюхал – в самый последний раз, – ожидая ощутить запахи старой кожи и кедровых досок сундука.

Но вместо того ощутил аромат лепестков лотоса.

Иуда повернул голову, опасаясь поглядеть, движением столь медлительным, что оно не спугнуло бы даже робкую птаху. Биение собственного сердца вдруг загрохотало в ушах настолько громко, что он не удивился бы, если бы взоры всех присутствующих обратились в его сторону.

Она стояла перед ним, без маски, ни капельки не переменившаяся, и ее безмятежная улыбка была в точности такой же, как полстолетия назад. Маска выскользнула из его пальцев на пол. Дыхание занялось у него в груди. Танцоры кружили со всех сторон, но он застыл недвижно.

Не может этого быть.

Быть может, это дочь той самой женщины?

Он отмел эту возможность.

Такого точного подобия не бывает.

И тут же закралась сумрачная мысль. Иуда ведал о богомерзких тварях, шагающих сквозь время бок о бок с ним, таких же неумирающих, как он сам, но одержимых жаждой крови и безумием.

И снова он исторг такую перспективу из своего рассудка.

Ему никогда не забыть жар ее тела, пробивавшийся сквозь бархат платья, когда он танцевал с ней.

Так кто же она такая? Окаянная, подобно ему? Бессмертна ли она?

Тысяча вопросов заплясала у него в голове, в конце концов сменившись одним‑единственным, воистину важным вопросом, задать который пятьдесят лет назад он не сумел.

– Как тебя зовут? – шепнул он, боясь, что этот миг рассыплется осколками, подобными тому, который она носит на своей стройной шее.

– Нынче вечером – Анной, – голос прозвучал с тем же самым диковинным акцентом.

– Но это не твое настоящее имя. Откроешь ли ты его мне?

– Если ты откроешь свое.

Ее сверкающие карие глаза надолго загляделись в его собственные – не заигрывая, а постигая его полную меру. Иуда медленно кивнул в знак согласия, молясь, чтобы она нашла его достойным.

– Арелла, – произнесла она вполголоса.

Он повторил ее имя, в тон ее голосу, слог за слогом:

– Арелла.

Она улыбнулась. Наверное, не слыхала собственного имени, произнесенного чужими устами, уже множество поколений. Ее глаза искали встречи с его взглядом, требуя, чтобы он заплатил обещанную цену за постижение ее истинного имени.

И впервые за тысячу лет он тоже произнес свое имя вслух:

– Иуда.

– Преданный анафеме сын Симона Искариота, – досказала она, глядя на него без удивления, лишь с едва угадывающейся улыбкой. И протянула ему руку. – Не желаешь ли потанцевать?

Вот так, с разоблачения секретов, и начались их отношения.

Но эти секреты таили другие, более глубокие и сумрачные.

Секреты без конца, как и пристало вечной жизни.

Исполинские двери у него за спиной распахнулись, отразившись в окне и возвращая его из средневековой Венеции в современный Рим. Иуда постучал пальцами по холодному пуленепробиваемому стеклу, на миг задумавшись, что бы подумали об этом материале средневековые венецианские стеклодувы.

В отражении он увидел Ренату, стоящую в обрамлении дверного проема. На ней был деловой костюм цвета тутовой ягоды и коричневая шелковая блузка. Хоть она за время службы у него и превратилась из девушки в женщину среднего возраста, Иуда по‑прежнему находил ее привлекательной. И вдруг понял, что как раз потому, что Рената напоминает Ареллу. У его секретарши такая же смуглая кожа и черные глаза, и она так же невозмутима.

Как же я не замечал этого прежде?

Вслед за ней в комнату ступил белокурый монах, с виду намного моложе своих лет. Сангвинист нервно взялся за оправу своих миниатюрных очочков. На его круглом лице отпечатались морщины тревоги, которым не место на столь юном лике, выдавая десятилетия, оставшиеся у него за плечами.

Рената удалилась, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Иуда жестом пригласил его пройти.

– Входите же, брат Леопольд.

Монах облизнул губы, разгладил складки своей простой коричневой сутаны с капюшоном и повиновался. Прошел мимо фонтана и остановился перед массивным письменным столом. Он прекрасно знал, что садиться без приглашения не следует.

– Как вы и приказывали, я приехал из Германии первым же поездом, Damnatus.

Леопольд склонил голову, употребив античный титул, знаменующий прошлое Иуды. С латыни его можно приблизительно перевести как приговоренный, окаянный или про́клятый. Хотя остальные могли бы воспринять подобный титул как оскорбление, Иуда носил его с гордостью.

Ибо тот был дарован ему Христом.

Иуда подвинул стул за столом, возвращаясь на свое место, и сел. Заставляя монаха ждать, целиком сосредоточил внимание на прежнем занятии. Ловко, мастерски отцепил переднее крылышко, сломленное прежде, и бросил его на пол. Открыл ящик с образцами и извлек другую сатурнию. Отделив переднее крылышко, заменил им поврежденное, вернув своему творению безукоризненное совершенство.