– Спасибо….брат, – поблагодарил Эраст Петрович и заковылял в указанном направлении, внимательно осматриваясь.
Он был несколько озадачен. Логово разбойной анархии выглядело не так, как ожидалось. Никаких безобразий не происходит, люди трезвые, пол не заплеванный, бутылок нигде не валяется. Странно.
С обеих сторон коридора чернели кожаные двери. Объект мог войти в любую из них, а мог пройти дальше, к видневшейся вдали лестнице. Встретить бы кого‑нибудь такого же вежливого, как те трое, да спросить, что за «Гарибальди» и где его искать.
Одна из дверей открылась, вышел мужчина в одной белой рубашке, с раскрытым воротом, хотя дом был нетопленый и по коридору гулял холодный сквозняк.
Жест, которым мужчина вытер нос, был Фандорину знаком: так делает бывалый кокаинист сразу после «заправки».
Вот это по‑анархистски, подумал Эраст Петрович, а то «братья», «сестры», «не время для любви». Про расстегнутую рубашку тоже понятно – от крепкого порошка кидает в жар.
– С легким нюхом! – обратился к кокаинисту Фандорин с обычным для подобной публики приветствием.
Ответ прозвучал неожиданно.
– Ба, господин драматург! – сказал звучный голос. – Как вас… Фандорин? Давненько не показывались.
Мужчина убрал руку от лица, и оно оказалось смутно знакомым. Через секунду из памяти выплыло и имя из прежней театрально‑синематографической жизни – в этой среде Эраст Петрович просуществовал три предвоенных года, до самой бакинской неприятности.
Актер Громов‑Невский – вот кто это был. Дарования среднего, в первоклассные труппы его не брали – считалось, что он переигрывает, пережимает с эффектами, но охотно приглашали в гастрольные антрепризы на роли героев‑любовников. Был он фактурный, зычный, для провинции в самый раз.
Актер‑анархист Мамонт Дальский
Играя желваками (кокаин сводит челюсти), Громов крепко пожал Фандорину руку. Глаза с расширившимися зрачками светились неестественной энергией.
– Куда вы пропали?
– Был болен.
– Вижу. С палкой ходите. Постарели.
Но расспрашивать Громову было неинтересно, в таком состоянии хочется говорить самому. По правде сказать, актер тоже не помолодел. Физиономия помялась и слегка обвисла, щеки пожелтели.
– Жалко, вас не было. Как я блистал в прошлом и позапрошлом сезонах! Получал до пятисот рублей за выход. Публика сходила с ума. В шестнадцатом имел три бенефиса. Представляете, стало трудно ходить по улице – просят автограф. Сейчас тоже узнают, да театры стали не те. Антреприз нет, репертуарные ставят всякую чепуху – про Пугачевых да Парижскую коммуну. Любовь нынче не в моде.
– Я это уже слышал, – кивнул Эраст Петрович, думая, что встреча очень кстати. Кажется, Громов здесь человек свой. Наверняка знает и господина «Гарибальди». Только очень уж болтлив…
– Черт с ними, с театрами, – широко махнул рукой Громов. – Вы поглядите, какой театр вокруг! Сегодня весь мир – театр.
Эта сентенция мне тоже знакома, подумал Фандорин.
– А что вы‑то делаете у анархистов?
– Я один из них. Мне здесь нравится. Какая драматургия, какая труппа, какие декорации!
– И кокаин есть?
Громов оглянулся, понизил голос.
– Это – нет. Вы уж меня не выдавайте. За наркотики и водку наш импресарио вышибает из труппы. В смысле – из артели.
– Кто вышибает?
– Артельщик. Выборный начальник. Человек – гранит, с ним шутки плохи. Сам Арон Воля, легенда анархизма. Слыхали, конечно.
Импозантное имя (или прозвище?) Фандорину ничего не говорило, но это и неудивительно. В 1918 году в России гремели имена, про которые в 1914‑м никто слыхом не слыхивал. Ленина, большевистского премьер‑министра, Эраст Петрович однажды, тому лет пять, мельком видел, но прочие советские министры, какие‑то Тротские, Сверловы, Зержинские (и кого там еще называл Маса), взялись непонятно откуда.
Арон Воля, легенда анархизма? Хорошо бы узнать про него и про здешний контингент побольше.
– Вот что, Громов…
– Зовите меня «Невский», – поправил артист. – Эта революционная река теперь в чести. Считайте меня крейсером «Аврора».
И зашелся смехом, хотя в чем заключалась шутка и при чем тут крейсер, было непонятно.
Это у него эйфорический максимум, прикинул Фандорин. Нужно потрошить, пока не начал скисать. Кокаиновая ажитация длится не долее получаса.
– Вот что, Невский, – тоже шутливо, но в то же время твердо продолжил Эраст Петрович. – Устройте‑ка мне экскурсию по вашему зоопарку. Любопытно. А не то выдам вас грозному атаману.
Невский охотно согласился. Аудитория из одного человека – все равно аудитория.
– Известно ли вам, что Москва сегодня двухцветная, красно‑черная, и что в городе две власти, две силы, две гвардии – большевистская и анархистская? – громогласно начал актер. – Мы свергли монархию вместе с красными, мы их пока терпим, но уже ясно, что они ненамного лучше царских сатрапов. Вместо одной диктатуры они хотят установить другую. Но у Ленина с Троцким ничего не выйдет! – Мощный кулак рубанул по воздуху. – В одной только Москве полсотни черногвардейских коммун, артелей и отрядов! «Ураган», «Авангард», «Смерч», «Лава», «Буря», «Буревестник» – и, конечно, наша «Свобода»! Большевистский Моссовет сидит на Тверской, а наш «Дом анархии» – в пяти минутах ходьбы, на Малой Дмитровке, в бывшем Купеческом собрании. Молодежь почти вся за нас! Рабочие тоже. О, как я выступал на Трехгорке! Как меня слушали, как принимали! Большевики – бухгалтеры революции, а мы ее художники! Массы пойдут за нами! Здесь, в артели «Свобода», полторы сотни братьев, и все молодец к молодцу!
Пора было повернуть оратора в конструктивное русло.
– Я давеча видел, как сюда вошел весьма колоритный тип, настоящий художник революции. В романтическом черном плаще, широкополой шляпе. Знаете его?
Невский сбился с возвышенного тона.
– Погодите‑ка… Про вас рассказывали, что вы не только драматург, но еще и сыщик. – Актер хитро прищурился. – А ну выкладывайте. Расследуете какое‑нибудь преступление? Это у нас запросто. Уголовников в артели полно. Вы назовите приметы того, кого ищете.
– Я же сказал: бородатый, длинный черный плащ, очень заметная шляпа. Минут пять назад прошел через вестибюль в эту сторону.
Невский почесал мясистый подбородок, хмыкнул.
– Пойдемте‑ка. Покажу кое‑что.
Открыл дверь в довольно большое помещение, сплошь заставленное вешалками.
– Здесь у нас раздевалка, она же платяной склад. Пока не закончились дрова и топили, наши оставляли здесь верхнюю одежду. Да вы подойдите.
Фандорин дохромал до двери, заглянул.
Одинаковые черные плащи с пелеринами висели в ряд. Наверху, на полке для головных уборов, лежали шляпы а‑ля Гарибальди.
Гарибальди в шляпе «Гарибальди»
– У коммуны портных‑анархистов на Трехгорке возникла идея пошить форму для «Черной гвардии». Прислали нам в порядке братской помощи сто комплектов. Но Воля сказал, что мундир – признак принуждения. Плащи с шляпами остались тут. Кому нечего надеть – надевают. И бородатых у нас хватает. Анархисты – чего вы хотите… – Громов как‑то вдруг потускнел и сдулся, будто проколотая шина. – Ладно, Фандорин, вы тут гуляйте сами. В «Храм чтения» загляните. Когда мы реквизировали особняк, Воля велел выкинуть из банковской библиотеки всю финансовую литературу, вместо нее притащили анархистскую классику… У нас тут много чего есть. Увидите…
Комментариев нет