Брошенное Гашиным одеяло так и валялось на полу, и Валентина не могла отвести от него глаз. Что случилось? Почему? Почему он пришел в такую ярость от ее признания? Неужели Нина Сергеевна была права, когда говорила, что в столице не любят людей с горестными проблемами? Неужели дело именно в этом? Наверное, да, ведь Славомир даже не дослушал ее – настолько ненужен, неинтересен был ему рассказ Валентины. И сама Валентина сразу же стала ему не нужна. «Он подумал, что мне нужна помощь, – думала она, кутаясь в халатик в попытках спастись от внезапного сотрясающего озноба. – Ну конечно, он решил, что я совсем обнаглела от близости с ним и собиралась воспользоваться его расположением, чтобы добиться помощи. Ведь как он рассудил? Я – хитрая провинциальная щучка, которая не может самостоятельно справиться со своими проблемами и у которой нет ни денег, ни связей. А тут подворачивается крупный ученый, у которого, наоборот, все это есть, и щучка всеми правдами и неправдами затаскивает его в постель, чтобы потом, когда он размякнет, разжалобить его и заставить помогать. Если бы он меня дослушал, он бы понял, что я справляюсь сама и мне ничего от него не нужно! Но он не дослушал и ушел. Теперь он меня ненавидит и презирает. Я знаю, что нужно сделать: нужно найти его и все объяснить, нужно заставить его дослушать меня до конца, и тогда он поймет, что ошибался, что у меня не было никакого корыстного расчета, что я действительно его люблю. И он вернется».
Согреться все не удавалось, и Валентина, завернувшись в поднятое с пола одеяло, спустилась на кухню, достала из шкафчика початую бутылку коньяка из запасов Нины Сергеевны, налила треть стакана и выпила залпом. Коньяк обжег грудь изнутри, но через пару минут озноб прекратился, и Валентина немного расслабилась. То, что произошло, ужасно, горько, обидно, но поправимо. Сейчас она ляжет в постель и постарается уснуть, а завтра пойдет в лес на другой стороне шоссе, дождется Славомира и поговорит с ним. Она все ему объяснит, и он поймет ее. Не может не понять. Ведь он такой умный, такой необыкновенный. Да, она совершила непростительную глупость, но все еще можно поправить.
* * *
Евгений Евтеев предложил Насте Каменской встретиться у него дома. Чистяков от совместного визита отказался – ему гораздо интереснее было изучать жизнь города, чем встречаться с братом заказчицы.
– Я тебя провожу, а то ты без меня адрес не найдешь, – авторитетно заявил Алексей.
Евгений жил возле парка имени Пушкина, вернее, возле того, что от парка осталось, в нарядном просторном доме за высоким забором. Уже с первых минут разговора стало понятно, что Настя напрасно ждала его возвращения из‑за границы: Евтеев‑младший ничего интересного не рассказал ни о врагах отца, которых он попросту не знал, ни об имеющихся у покойного ценностях.
– Мне сказали, что ваши отношения с Дмитрием Васильевичем были далеки от безоблачных, – аккуратно заметила Настя.
Евтеев равнодушно посмотрел на нее и пожал плечами:
– Да, это правда. И что с того? Вы полагаете, я из‑за этого мог убить папу?
А что? И такое бывает.
– Не расскажете подробнее? – попросила она.
– Да тут нечего рассказывать. Папе не нравилось, что я занимаюсь бизнесом, он считал, что современный российский бизнес сплошь построен на криминале и, соответственно, я тоже замаран. Ему это претило, он был кристально‑честным человеком, к рукам которого ни крошки грязи за всю жизнь не прилипло. Вот и весь конфликт. Папа считал мой бизнес грязным и мои деньги тоже грязными, поэтому отказывался от материальной помощи с моей стороны.
– Значит, вы ему не помогали?
– Еще как помогал! Но не впрямую, а через Валю. Мы с ней так наловчились врать, чтобы папа ни о чем не догадался!
И Евгений задорно расхохотался, сверкая отлично сделанными металлокерамическими зубами. «Нет, он не убивал, – подумала в этот момент Настя. – Не то чтобы он не мог, может кто угодно. Но ему просто незачем это делать. В нем нет ни капли ненависти к отцу, да что там ненависти – даже неприязни я не чувствую. Ни разу за весь разговор он не назвал Дмитрия Васильевича отцом. Только папой».
– Сколько же лет вы прожили в конфликте с отцом? – спросила она.
– Сколько лет? – Евгений задумался. – Да много, Анастасия Павловна. Вот вы спросили – и я понял, что все началось намного раньше, чем я занялся бизнесом. Вообще после переезда из Руновска у меня отношения с папой разладились.
– Не вспомните, почему?
Евгений развел руками и сложил полные губы скобочкой.
– А нипочему. Просто разладились – и все. До переезда папа был добрым, компанейским, веселым, выпить любил, шутил много, смеялся. А здесь, в Южноморске, его как будто подменили. Мне тогда было семнадцать, и я просто злился на папу, потому что он вдруг стал строгим, требовательным, постоянно сердитым и недовольным. Теперь‑то я понимаю, что он так тяжело переживал перемену обстановки и окружения. Вам, наверное, уже говорили, что в отделении его приняли очень плохо?
– Говорили, – подтвердила Настя.
– Вот видите. На место завотделением планировался совсем другой врач, и вдруг появился папа, которого в больнице никто не знал и не ждал. Кому такое понравится? Конечно, на папу все окрысились, и он не мог не чувствовать этого и не переживать. Представьте себе: все кругом чужое и враждебное. Тут кто угодно взбесится. Так что теперь, когда я стал уже большим мальчиком, – Евгений обезоруживающе улыбнулся, – я стал понимать, почему у папы тогда так испортился характер.
– А ваша сестра тоже это чувствовала?
– Валя‑то? Да что она тогда могла понимать! Она еще маленькая была. Ну, стал папа строже и требовательнее, но разве в том возрасте задумываешься над такими переменами? Просто принимаешь поведение родителей как данность и подстраиваешься под нее.
Они проговорили еще минут сорок, и Настя вдруг обратила внимание на то, что Евгений совершенно не интересуется результатами ее расследования. Он только отвечает на поставленные вопросы, сам же ни одного вопроса не задал. Это настораживало. Настя подождала еще немного, разговаривая о знакомых Дмитрия Васильевича, потом спросила:
– Евгений, вам что, совсем не интересно, как продвигается наше расследование? Ведь речь идет не о постороннем человеке, а о вашем родном отце.
Евтеев насмешливо посмотрел на нее.
– Да кому оно нужно, это ваше расследование? Вы все равно ничего не узнаете и никого не найдете.
Вот это уже интересно. Так обычно рассуждают сами преступники, если уверены в собственной ловкости и безнаказанности.
– Почему вы так уверены, что я никого не найду и ничего не узнаю?
Комментариев нет