Ожидая, куда меня потянет, я вдруг заметил, что внешняя обветшалость нашего семейного гнезда не простиралась внутрь его. Хотя в доме не было никаких признаков жизни, выглядел он вполне прилично. Коврик на лестничной площадке почти не вытерся, обои не выгорели и не свисали клочьями со стен.

На лестничной площадке было довольно темно, особенно по сравнению с погожим днем, сиявшим снаружи. Конечно же, под дверями были щели, и сквозь них, а также снизу, из прихожей, на площадку просачивались тусклые струйки света, однако их не хватало, чтобы толком что-нибудь рассмотреть. Мои глаза не совсем еще привыкли — да и как-то не спешили привыкать — к полумраку, сменившему яркий свет.

Я ждал и ждал и в конце концов пришел к выводу, что меня не тянет ни в каком направлении просто потому, что я и так нахожусь в том самом месте, с которого должно начаться воспоминание.

12

— Привет, Карл.

Распахнулась дверь родительской спальни, выплеснув на лестничную площадку потоки яркого света, который ослепил мои полупривыкшие глаза ничуть не хуже, чем прежний мрак.

— Ну, как дела?

Половину дверного проема занимал тот самый высокий силуэт, который на мгновение припомнился мне в пластиночной лавке. Это был мой отец. Освещенный со спины, он нагнулся и взглянул на меня, а я тем временем моргал и щурился от слепящего света.

А затем эта огромная, нависшая надо мною тень двинулась вперед, и я панически испугался, что сейчас попаду отцу под ноги и он сшибет меня с лестницы вниз. Но тень не только двинулась на меня, одновременно она стала расти и фантастически быстро приобрела фантастически огромные размеры. И в тот момент, когда я совсем уже был готов к столкновению, тень отца на краткую долю секунды затопила мои глаза чернильным мраком — и только. Он прошел через меня насквозь.

Все обрело смысл мгновением позже. Нет, он не прошел сквозь меня, он прошел надо мной. Так уж он был сейчас велик, так уж я был мал.

Я быстро повернулся и увидел со спины, как отец достиг нижней ступеньки лестницы. Затем он повернулся и пошел по прихожей к двери в гостиную. Неудачная точка зрения так и не позволила мне толком разглядеть отца, я снова видел всего лишь движущийся силуэт, стробоскопическое мелькание между балясинами перил.

13

Само собой, я пошел за ним следом. Теперь я чувствовал в себе уверенность. Серьезную уверенность в том, как это все получится, и в том, почему оно получится именно так. Уверенность в собственном методе, посредством которого я обнаружил, что все еще нахожусь в коме. А заодно — определенную гордость за себя, за то, что я не запаниковал, вернее — не слишком запаниковал. Гордость за то, что я рассуждал спокойно и рационально, за то, что я спланировал, как можно выбраться из этого — воистину и во всех смыслах — кошмара.

Все, что было прежде, выглядело следующим образом:

На меня нападают.

Я теряю сознание.

Я думаю, что пришел в себя.

Мир оказывается странным и фрагментарным.

Я думаю, что у меня психическая травма.

Я думаю, что у меня поврежден мозг.

Я понимаю, что ни первое, ни второе не верно, что я все еще в коме.

Я понимаю, что должен проснуться.

А потому я планирую.

Я ищу подходящий катализатор и нахожу среди прочих своих воспоминаний осколок песни «Мисс Молли».

В результате дальнейших поисков и усиленного припоминания я нахожу еще несколько фрагментов.

Сад, качели, кирпичи и окна.

Они приводят меня к дому, где я вырос.

Где воспоминания о «Мисс Молли» попадают в верный контекст.

Где я становлюсь прозрачным и невесомым.

И где моя память становится настолько полной.

Настолько полной, насколько это нужно.

И (этот факт вызывает у меня наибольшую гордость) я делаю все это в одиночку. Я делаю все это в одиночку, все, чего я достигаю, я достигаю в одиночку, потому что я наглухо заперт в своей голове, и в этом тесном пространстве нет никого, кроме меня.

В гостиной я увидел своего отца. Рядом с ним стояла мама. И снова это были силуэты, теперь на фоне высоких стеклянных дверей, вйходивших в задний сад. Но даже не видя их лиц, я точно знал, что это они, мои родители.

Я не мог произнести ни слова. Мое тело было невесомым, как летящая по ветру паутинка.

Они обернулись и взглянули на меня.

Затем мой отец сказал:

— Он меня очень беспокоит.

— Больше, чем остальные? —спросила мама.

 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Просыпаясь, ты всплываешь. Засыпая, ты погружаешься в глубины сна, а просыпаясь, выплываешь из них.

Пробуждение — это всплытие, потому-то мои плечи и потянуло вверх, как только я вошел в дом. В этот момент я был подобен водолазу, который долго бродил по дну океана, а затем начал сбрасывать свои свинцовые грузы. Когда же я увидел силуэты отца и матери, был сброшен последний свинцовый пояс, и я начал быстро всплывать.

И лишь потом, уже всплывая, я осознал, как холодно и темно было на дне океана, как исстрадались мои легкие без чистого воздуха и как страстно мечтал я оставить океанское дно позади, в прошлом.

Процесс казался необратимым. Я всплывал неуклонно и неизбежно, отнюдь не против, но помимосвоей воли. Я был уверен, что ничто не сможет вернуть меня в покидаемую мной пучину. Я проходил через термоклины, вода становилась все теплее и все светлее. Я приближался к поверхности, на которой плясали осколки света.

Я вспомнил свои прежние пробуждения. Я вспомнил свое неизменное изумление тем, как явь отодвигает сон на вторые роли, вспомнил с какой непостижимой легкостью выцветают, а затем и полностью стираются даже самые яркие из сновидений. Я вспомнил, что явь действительноиграет главную роль и что приснившийся ужас утраты родных и близких есть ничто рядом с мягкой реальностью подушки под головой.

Я вспомнил качества яви, столь отличающие ее от сна. Кристальная ясность, твердая вера в то, что мир существует по всем тремстам шестидесяти градусам горизонта, а не только лишь в узком секторе твоего зрения. Я вспомнил, что бодрствование связано с сотнями разнообразнейших ясностей, и изготовил себя к моменту, когда они лавиной на меня обрушатся.

И уже теперь в предвкушении этих ясностей мне трудно верилось, что жизнь во сне казалась прежде столь реальной.

А затем, в тот момент, когда вытянутые пальцы моей вытянутой руки должны были вот-вот прорвать…

В тот самый момент, когда я совсем уже был готов проснуться,нечто сомкнулось на моей щиколотке и остановило мой подъем. Оно удерживало меня в теплой воде, на самой грани полного сознания, так близко к воздуху и дневному свету, что я даже мог различать сквозь пляшущую, все искажающую поверхность воды некие образы.