Но как раз, когда я собираюсь сделать кадр «с высоты птичьего полета», галька уходит из-под ног. Я пытаюсь удержаться, но ноги разъезжаются в разные стороны, и через мгновение я уже сижу у Олли на животе.

– Извини. Пожалуйста, – выдыхаю я, пытаясь подняться.

Олли придерживает меня за руку и смеется:

– Не извиняйся. Это так неожиданно! Ты сама внезапность.

Я внимательно всматриваюсь в его лицо. Олли произносит эти слова не с той интонацией, с которой Меган назвала меня «необычной». Он говорит так, будто я ему нравлюсь.

– Спасибо, – кокетливо отвечаю я.

– Господи! Что вы тут творите?

Мы оба подскакиваем, услышав голос Меган. Она стоит в нескольких шагах позади нас с выпученными глазами. А рядом – двойняшки, улыбаются от уха до уха.

– Я… я… я Олли фоткала, – начинаю заикаться я, сделавшись краснее лондонского почтового ящика. – А потом подскользнулась.

– Ну да. – Меган продолжает сверлить меня взглядом. Я замечаю, что она переоделась: уходила от меня в джинсах и худи, а сейчас на ней облегающее фиолетовое платье и высокие сапоги.

Мне чудом удается встать с Олли, не покалечив ни его, ни себя.

– А с чего вы вдруг гуляете? – спрашивает Меган, глядя на Олли. – Я думала, вы собирались вместе пообедать.

– Но как… – Олли кажется растерянным. – Я просто хотел попросить Пенни сделать пару снимков для моего онлайн-портфолио. Ничего серьезного.

Теперь моя очередь тушеваться под взглядом Меган. Она смотрит на меня с улыбкой победителя, будто говорит: «Я же сказала, что это не свидание».

– У тебя получаются такие красивые фото, – хвалит меня Кира.

– Да, – поддакивает Амара. – Мне понравился снимок пирса, который ты сделала для своего творческого проекта.

Я вяло улыбаюсь на их похвалы.

– А куда собираетесь пойти на ланч? – интересуется Меган.

Олли пожимает плечами.

– Честно говоря, пока не думал об этом.

Я ничего не понимаю.

– А мы как раз шли в «Нандос», – щебечет Меган. – Не хотите присоединиться?

Секунду подумав, Олли соглашается.

К горлу подступает комок, и я со злобой пинаю камни.

Один из них взлетает в воздух, и я с замиранием смотрю, как он ударяет пробегающего вест-хайланд-терьера. Собачка скулит от боли, а ее хозяин, пожилой мужчина с невероятно густыми бровями, строго смотрит на меня.

– Простите, пожалуйста! Я не специально, – кричу я ему. Так и хочется добавить: «Мне по жизни не везет». Я даже разозлиться по-человечески не могу – тут же попадаю в неприятную ситуацию.

– Пенни-Пенни, – отчитывает меня Меган, словно она моя мама. – Песику же больно!

– Думаю, мне лучше вернуться домой, – заявляю я, едва сдерживаясь, чтобы не запустить камнем и в Меган тоже.

– Неужели? – Меган с трудом скрывает свое ликование.

– А что с моими фото? – расстроенно спрашивает Олли.

– По почте скину, – отвечаю я, не поднимая глаз на Олли, да и не хочется.

– Ладно, увидимся завтра в школе, – беззаботно прощается Меган.

– Пока, – хором выдают двойняшки.

Закусив губу, я быстрым шагом удаляюсь прочь. Не знаю, от чего на душе так плохо: от злости или от стыда. Но одно я знаю точно наверняка: нашей с Меган дружбе – конец.

 Глава восьмая

– Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Пообещай, что выслушаешь меня от начала и до конца со спокойным лицом и без твоих язвительных замечаний! – умоляю я Эллиота, которого позвала, как только пришла домой, постучав в стену десять раз (это наш код для экстренных случаев).

Эллиот откидывается на спинку кресла-качалки и с задумчивым видом потирает подбородок.

– А в твоей истории будут Мега-скучнющая и Ходячий Селфи?

– Будут, но не говори о них ничего плохого, пока я не закончу. И фраза «Я же тебе говорил» тоже под запретом.

– Навсегда под запретом, или только пока ты рассказываешь, что случилось? – с ужасом на лице спрашивает Эллиот.

– Навсегда.

Эллиот вздыхает:

– Постараюсь, но мне может понадобиться кляп.

– Ну хватит!

– Ладно, ладно. Рот на замке.

Я сижу по-турецки и, уставившись в одеяло, пересказываю свою грустную историю, начиная от худшей в мире пижамной вечеринки и заканчивая убийственной фразой Олли про то, что наша встреча – это «ничего серьезного».

– Ничего серьезного? – повторяет Эллиот, когда я замолкаю. – Я же…

– Нет! Не говори этого! – кричу я, закрывая уши. – До сих пор не могу поверить, что я и правда думала, будто это свидание.

– Как же я зол на Мега-шлюпку! – взрывается Эллиот.

– Шлюпку?

Эллиот кивает.

– Шекспир придумал называть женщин легкого поведения «шлюпками».

– О. Теперь ясно…

– Какая же она дешевка, – говорит Эллиот с отвращением. – Поверить не могу, что она сорвала твой ланч с Олли. Я же тебе…

– Эллиот!

– Все, все. – Он поднимает руки в успокаивающем жесте. – Я знаю, что тебе делать. – Эллиот злорадно улыбается. – Надо Ходячему Селфи нарисовать в фотошопе прыщи и какую-нибудь мерзкую сыпь. Или огромный шнобель вместо его аристократичного носа…

Мне хочется обнять Эллиота и сказать «спасибо», но тут раздается звук, который ни с чем не перепутать: удар в гонг.

– О! – Эллиот вскакивает из кресла и в восторге хлопает в ладоши. – Семейный совет!

У нас в доме полно театрального реквизита, который мама забрала на память о пьесах. Например, большой медный гонг, который стоит в гостиной. Когда мы с Томом были детьми, то все время били в него по поводу и без. Тогда мама с папой придумали правило: звонить в гонг только для созыва «семейного совета».

Я слезаю с постели, смеясь над светящимся от предвкушения лицом Эллиота:

– Наверняка какая-нибудь нудятина: будем решать, кто хочет индейку на рождественский ужин.

– Зачем это обсуждать? Все на Рождество едят индейку.

– Да, но папа говорил, что хочет в этот раз зажарить гуся.

– Зажарить гуся это кощунство!

– Почему?

– Не знаю. Кощунство и все.

Я выхожу на лестницу, Эллиот идет следом.

– Рикао сам ти, – раздается шепот у меня над ухом.

– Что это значит?

– «Я же тебе говорил» на хорватском. Ты же не запрещала мне говорить эту фразу на хорватском, – объясняет Эллиот и взвизгивает, получив от меня локтем в живот.

– Мы будем индейку! – заявляет Эллиот, входя на кухню.

Том, мама и папа сидят за столом. Родители светятся от счастья. Том полулежит на столе, подпирая голову руками.

– Индейку?

– Да, на рождественский ужин. Мы хотим индейку, а не гуся. Собрание ведь по поводу рождественского ужина, да?

– Нет, не совсем. Хотя в какой-то мере – да. – Папа смотрит на маму и многозначительно поднимает бровь.

Она коротко кивает, потом поворачивается к Эллиоту и с грустной улыбкой говорит:

– К сожалению, Эллиот, ты не сможешь прийти на наш традиционный рождественский ужин.

– Что?! – хором выкрикиваем мы с ним.

– Нас не будет дома, – объясняет мама.