Замок

– Хорошо бы, коли так, – вздохнул трактирщик.

Они прошли через просторную, светлую кухню, где три или четыре служанки, работавшие порознь и довольно далеко друг от друга, при виде К. все как одна буквально оцепенели. Уже отсюда, из кухни, слышны были вздохи хозяйки. Оказалось, она лежит в небольшой каморке без окон, отделенной от кухни лишь тонкой дощатой перегородкой. Уместились в каморке только двуспальная супружеская кровать да шкаф. Кровать стояла так, чтобы с нее можно было обозревать всю кухню и происходящие там работы. Из кухни же, напротив, разглядеть что‑либо в закутке было почти невозможно, такая там стояла темень, только бело‑красная постель смутно проступала из мрака. И лишь войдя внутрь и дав глазам попривыкнуть, посетитель хоть что‑то начинал различать.

– Наконец‑то вы пришли, – простонала хозяйка слабым голосом. Она лежала на спине, вытянувшись, дышать ей, судя по всему, было трудно, она даже перину с себя сбросила. Сейчас, в постели, она выглядела гораздо моложе, чем давеча в платье, хотя ночной чепчик из тонкого кружева, – возможно, еще и оттого, что был ей мал и плохо держался на волосах, – оттенял меты возраста на ее лице и вызывал к ней жалость.

– Да как же я мог прийти, – сказал К. как можно ласковей, – когда вы меня не звали?

– Нехорошо заставлять меня ждать так долго, – с настырностью капризного больного продолжала твердить хозяйка. – Садитесь, – сказала она, указывая на край кровати. – А вы, все остальные, уйдите.

Оказалось, что помимо помощников в каморку тем временем набились еще и служанки.

– Мне тоже уйти, Гардена? – спросил трактирщик, и К. впервые услышал имя хозяйки.

– Конечно, – протянула та и, словно занятая еще какими‑то мыслями, рассеянно добавила: – С какой стати именно тебе оставаться?

Но и когда все ретировались на кухню, включая помощников, которые на сей раз подчинились безропотно, – впрочем, они просто увязались за одной из служанок, – Гардену это не устроило; сообразив, что из кухни все будет слышно, ибо двери в каморке нет, она распорядилась всем и из кухни тоже выйти. Что и было исполнено.

– Пожалуйста, господин землемер, – попросила Гардена, – в шкафу, наверху, вы сразу же увидите, висит шаль, подайте ее мне, я ею накроюсь, перину я терпеть не могу, мне под ней не продохнуть. – А когда К. принес шаль, сказала: – Видите, какая красивая?

На взгляд К., ничего особенного в шали не было, обычный шерстяной платок; он из вежливости пощупал шаль еще раз, но ничего не сказал.

– Да, очень красивая, – проговорила Гардена, кутаясь в шаль. Теперь она лежала на кровати вполне уютно, казалось, все ее беды и хвори как рукой сняло, она даже вспомнила, что волосы не в порядке, и, ненадолго сев в постели, слегка поправила под чепчиком прическу. Волосы у нее были пышные.

Начиная терять терпение, К. спросил:

– Вы, госпожа трактирщица, посылали спросить, подыскал ли я себе новое жилье?

– Я посылала? – удивилась трактирщица. – Нет, тут какая‑то ошибка.

– Ваш муж только что меня об этом спрашивал.

– А, это на него похоже, – заметила хозяйка. – Совсем я с ним измучилась. Когда не хотела вас держать, он вас привечал, а теперь, когда я счастлива, что вы у нас живете, он вас гонит. С ним всегда вот этак.

– Так значит, – спросил К., – вы успели изменить свое мнение обо мне? За какой‑нибудь час‑другой?

– Мнения своего я не меняла, – проговорила хозяйка, снова заметно слабея голосом. – Дайте мне вашу руку. Вот так. А теперь обещайте быть со мной совершенно откровенным, тогда и я ничего от вас утаивать не стану.

– Хорошо, – сказал К. – Кто первый начнет?

– Я, – выдохнула хозяйка, словно она не в угоду К. соглашается, а сама давно жаждет выговориться.

Достав из‑под подушки, она протянула К. фотографию.

– Взгляните вот на это, – попросила она.

Чтобы получше разглядеть снимок, К. шагнул на кухню, но и там, на свету, нелегко было хоть что‑то различить на фотокарточке, настолько та выцвела от старости, потрескалась, помялась, да и захватана‑заляпана была изрядно.

– Не сказать, чтобы она хорошо сохранилась, – заметил К.

– Увы, к сожалению, – согласилась хозяйка. – Когда вещь столько лет всегда и всюду при себе держишь, так оно и бывает. Но если как следует вглядитесь, то все увидите наверняка. Да я и помочь вам готова, расскажите только, что вы видите, мне так приятно про эту карточку слушать.

– Вижу молодого человека, – сказал К.

– Верно, – подтвердила хозяйка. – А что он делает?

– По‑моему, лежит на какой‑то доске, тянется и зевает.

Хозяйка рассмеялась.

– Нет, совсем не то, – сказала она.

– Но вот же доска, – стоял на своем К., – а вот он лежит.

– А вы внимательней присмотритесь, – уже с раздражением в голосе посоветовала она. – По‑вашему, он в самом деле лежит?

– Нет, – вынужден был согласиться К., – он парит в воздухе, я теперь вижу, и это не доска, а вероятней всего, веревка, молодой человек прыгает в высоту.

– Ну вот, – обрадовалась хозяйка. – Именно что прыгает, это канцелярские посыльные так тренируются, я же знала, вы разберетесь. А лицо его видите?

– Да лица‑то почти не видно, – сказал К. – Но похоже, старается он изо всех сил: рот раскрыт, глаза зажмурены, волосы растрепаны.

– Очень хорошо, – похвалила хозяйка. – Больше‑то, если его лично не знать, и не разглядишь ничего. Но он красивый был мальчик, я его только один раз мельком видела и уже вовек не забуду.

– И кто это был? – поинтересовался К.

– Это был, – вымолвила хозяйка, – посыльный, через которого Дупль в первый раз меня к себе вызвал.

К., впрочем, не мог толком слушать – его отвлекало дребезжание стекла. Он вскоре обнаружил источник помехи. За окном, во дворе, стояли помощники, вернее, не стояли, а подскакивали, переминаясь с ноги на ногу. И делали вид, будто страшно рады снова видеть К.: вне себя от счастья, они показывали на него друг дружке, беспрестанно тыча пальцами в оконное стекло. К. замахнулся на них, и они тотчас прекратили стучать, отпрянули, оттаскивая друг друга, но один тут же вывернулся, и вскоре оба снова прилипли к окну. К. поспешил в каморку, откуда помощники его видеть не могли, да и ему глаза не мозолили. Но тихое, как будто просительное дребезжание оконного стекла доносилось и сюда и еще долго не давало ему покоя.

– Опять эти помощники, – оправдываясь, бросил он трактирщице, указывая на окно. Но та даже внимания не обратила, забрала у него фотографию, разгладила и снова сунула под подушку. Движения ее вдруг замедлились, но не от усталости, а от погруженности в прошлое. Она собиралась что‑то рассказать К., но, похоже, за раздумьями о предстоящем рассказе напрочь о самом К. позабыла. Рассеянно играла бахромой шали. Лишь некоторое время спустя подняла голову, провела рукой по глазам и сказала:

– И шаль эта тоже от Дупля. И чепчик. Фотокарточка, шаль да чепчик – всего три вещи у меня от него на память. Я уже не молоденькая, как Фрида, не такая гордячка, как она, и не такая ранимая, она‑то ужасно ранимая, – словом, я всякого в жизни понавидалась, но одно скажу: без этих трех вещей мне бы так долго здесь не выдержать, нет, я бы, наверно, и дня здесь не вытерпела. Вам они, может, покажутся ерундой, но судите сами: у Фриды, которая с Дуплем вон как долго была, вообще ничего от него на память нету, я ведь ее спрашивала, но она мечтательница, да и привереда, а я хоть всего три раза у Дупля побывала, уж не знаю, почему он меня больше не вызывал, только я как будто чувствовала, что счастье мое недолгим будет, вот и взяла на память. Да‑да, тут самой о себе позаботиться надо, по своей охоте Дупль ничего не даст, но если там что подходящее лежит, выпросить можно.

К. почему‑то испытывал неловкость, внимая всем этим откровенностям, сколь бы близко они его ни касались.

– И давно все это было? – вздохнув, спросил он.

– Да уж годков двадцать с лишним, – ответила хозяйка. – Много больше двадцати.

– Вот, значит, как хранят верность Дуплю, – проговорил К. – Отдаете ли вы себе отчет, госпожа трактирщица, что такими признаниями вы мне, без пяти минут молодожену, большие тревоги внушаете относительно моего будущего брака?

Хозяйка, посчитав, видимо, крайней бестактностью со стороны К. встревать сейчас со своими личными делами, только искоса стрельнула в него сердитым взором.

– Ну зачем так гневаться, госпожа трактирщица? – заметил К. – Я ведь слова против Дупля не говорю, но по воле событий я тоже имею теперь некоторое к нему отношение, этого даже самый ревностный почитатель Дупля не станет отрицать. Вот то‑то и оно. А значит, теперь при всяком упоминании Дупля я поневоле и о себе думаю, тут уж ничего не попишешь. И вообще, госпожа трактирщица, – тут К., невзирая на легкое сопротивление, взял ее за руку, – вспомните, как скверно наша прошлая беседа закончилась, а сегодня мы ведь хотели миром разойтись.