Воевода

Всхлипнув в последний раз, она выбралась из объятий, подошла к кушетке, подняла с нее грамоту, развернула, прочитала:

– «Ибо то бесчестие, коим ты покрываешь семя колена Ярославова, изрыгает тебя из рода княжеского и выполото должно быть без жалости и сожаления…» Выполоть она меня хочет, понимаешь?! Саму бы ее выполоть с ублюдком этим, невесть откуда в землях наших выползшим! Ты ведь можешь это, милый? Ты можешь, любимый? Наказать! Наказать так, чтобы навек запомнила и ко мне более не совалась!

– Можно и наказать, – пожал плечами Егор. – Нос маленько подрезать, чтобы в чужие дела не совала.

– Ты это сделаешь? Сделаешь, мой князь? – сунув грамоту мужу в руки, Елена закинула руки ему за шею. – Обещаешь?

– Обещаю, – кивнул молодой человек.

– Правда? Ты это сделаешь? Сделаешь? – Отступая, княгиня увлекла его за собой к кушетке, опрокинула, покрывая лицо поцелуями, рванула ему завязки штанов, быстро села сверху, сильным рывком вскинув юбки, раскрыв их вокруг, словно цветок.

У пятнадцатого века перед двадцать первым были, как ни крути, и изрядные преимущества. Например – женщины под своими юбками и рубахами не носили ничего.

Егор, утонувший среди рыхлых тряпок и прижатый к кушетке, в полной мере испытал на себе силу охватившей жену ненависти. Она вцепилась в молодого человека прочно, как бойцовый пес, она вбивалась в него с такой силой и яростью, словно это ее плоть входила в тело заозерского князя, а не наоборот. Ее поцелуи больше напоминали укусы, а ласки – борцовские захваты. Она не отдавалась, она брала свое – и когда их любовная схватка все же завершилась, Егор, не ожидавший такого напора страсти, испытал даже некоторое облегчение. Как и Елена, наконец‑то ставшая мягкой и ласковой.

– Как хорошо, что ты есть у меня, любимый, – распластавшись рядом, прижалась к нему княгиня. – Пути Господни неисповедимы. Мне пришлось испытать немало мук, но я встретила тебя. И оно того стоило.

Егор вытащил из‑за спины мятую грамоту, поднес к глазам. Разумеется, ничего не понял в Софьиной скорописи и просто отбросил ее к стене.

В этом мире он словно снова оказался первоклашкой. Буквы в текстах вроде как и знакомые – а читать получается только по слогам. В текстах красивых, каллиграфических, писцы рисовали буквы разного размера и формы, помещали одну под другую или вовсе внутрь, превращали слова в какую‑то хитрую арабскую вязь. Сразу все знаки взглядом и не различишь. В обычных же письмах текст строчили, не разделяя слова, не ставя знаков препинания, а до кучи еще и пропуская половину гласных. Видимо, потому, что и так все должно быть понятно. В общем, нынешние тексты напоминали хитрые головоломки, которые не всякому по плечу. Егор одолевал эти загадки с большим трудом.

– Скажи мне лучше, как Нифонт твой в Москве оказался? Его ведь вроде как застреленным нашли и в болоте закопали.

– Поймаю – запорю! – враз посуровев, княгиня поднялась и пошла к своему столику.

Вожников только ухмыльнулся, прикрыв лицо рукой. Его с самого начала удивила нежданная щедрость, с которой прижимистая жена одарила охотников, сообщивших о смерти дядюшки. Похоже, были они посланы на гать не столько найти трупы, сколько их наличие обеспечить, но решили не рисковать. Зачем брать на душу грех смертоубийства, если награду можно получить просто за слова? А может – не смогли догнать, ушел князь с холопами? Охотники же решили не испытывать на себе гнев хозяйки.

В любом случае промысловиков уже давно и след простыл. Леса на Руси бескрайние, земли несчитаные – ушли куда‑то, и как умерли. В Интерпол на них не заявить, розыск общероссийский не объявишь. А мужик с руками нигде не пропадет.

– А‑а‑а‑а!!! – закричала отошедшая Елена, заставив мужа в испуге вскочить с кушетки:

– Что случилось?!

– Это я все время была в таком виде?! – в ужасе впилась взглядом в отполированное серебряное зеркальце княгиня. – Опухшая, с потеками румян и облепленная сажей с ресниц?

– Я люблю тебя любой, Лена. Какая бы ты ни…

– Не смотри! – Жена даже ладонью прикрылась, избегая его взгляда. – Ты не должен видеть меня такой! Не смотри и уходи немедля! Уходи! За ужином увидимся, а сейчас уходи.

Егор послушался – покинул женскую половину, забрав в прихожей шапку и налатник, обогнул дом, поднялся на главное крыльцо, но в дом не вошел. После минувшей любовной схватки кровь еще горела в его жилах, телу было жарко даже в расстегнутом налатнике. Князь Заозерский сел на перила, привалившись спиной к резному столбу, обдумывая все произошедшее и наблюдая за происходящим во дворе и за воротами.

Снаружи доносился хохот девичий и мужской, громкие перекрики. Это его суровые, кровожадные ватажники катались с ледяной горки – от вала с частоколом в овраг и до реки. Да и чего еще оставалось делать зимой на Руси не обремененным хозяйством рубакам? Кино и Интернет еще не придуманы, никаких казино нет даже в проекте, телевидение заменяют скоморохи с медведями, консерватории – гусляры, заунывные, словно скрипучая береза. Вот и получается, что развлечений у мужиков – токмо с горки покататься да подраться стенка на стенку ясным вечерком, а опосля в церкви вечерню отстоять.

Ну, и еще жаловались постоянно горожане, что ватажники девок у колодцев лапают да подолы бабам задирают. Егор оправдывался, иногда откупался, ватажников журил, но изменить, понятно, ничего не мог. Что тут поделаешь? Скучно…

– О, Острожец! – встрепенулся Егор, увидев спешащего куда‑то от погреба к воротам купца, кряжистого и большерукого – ни с кем не перепутать. – Эй, Михайло! А ну‑ка, приятель, иди сюда!

– О, княже! – улыбнулся во все лицо, от уха до уха, Острожец. – Радость какая! Почитай, седьмицу не встречались!

После того как сдружившийся с ним атаман неожиданно выбился в князья, новгородский купец обосновался на Воже‑озере всерьез, отстроившись и заведя свой торговый двор. Егор с Еленой ему потакали, не без того – но границу разумного Михайло не переходил и особо старался не досаждать. Вот и сейчас: вроде как и друг, однако шапку снял и поклонился, хоть и не очень низко, с достоинством.

– Малахай свой надень, простудишься, – посоветовал ему Егор.

– А, ничто, – отмахнулся купец, однако же шапку напялил. – Как сам, как княгиня? О чем кручинишься в одиночестве своем, в дом не идешь?

– Да вот, Михайло, появилась одна закавыка, – сказал князь. – Москву мне захватить надобно. Князя Нифонта повесить, княгине Софье уши открутить. Чего посоветуешь?

– Москву штурмом взять? – хохотнул купец. – А отчего бы сразу не Иерусалим?

– А чего я не видел в этом Иерусалиме? – пожал плечами Вожников. – Пустыня пустыней. Нищета, три двора, да Иордан шириной с ручей в овраге и цветом стоялого болота. На кой мне сдалась тамошняя голытьба?