Я сказал Масако, что они могут распоряжаться имуществом как хотят после моей смерти. Мой младший брат Ёсио снимает дом неподалеку от нас и, конечно, ничего против иметь не будет. По закону ему тоже достанется часть наследства.
Если подумать, то у Ёсио есть все основания чувствовать себя обделенным. Ведь я как старший сын получил все права на наш семейный участок. Конечно, я не стал бы возражать, если б Ёсио с женой переехали к нам – дом просторный, места хватит всем, – однако пока они жилье арендуют. То ли Аяко, жена брата, стесняется, то ли они с Масако не могут найти общий язык.
Короче говоря, все в семье хотят построить на свободном месте дом этажа в три, на несколько квартир. Только я один против. Представляю, как они меня клянут. Думая об этом, я с теплотой вспоминаю Таэ. У нее, конечно, нет особых достоинств, разве что кротость, интересов никаких, но она не стала бы так отравлять жизнь, как Масако.
Почему я категорически против дома? Тому есть причины. Я очень люблю свою мастерскую, которую построил в саду на северо‑западной стороне. Сад достался мне в наследство от родителей и находится в Охара, в районе Мэгуро. Окна мастерской выходят прямо в сад, где много зелени, что способствует хорошему настроению. А если здесь построят дом, в мастерскую вместо деревьев будет заглядывать много любопытных глаз. Кто не захочет попялиться на чудака, репутация которого закрепилась за мной? Для творчества такое докучливое внимание – самый большой враг. Поэтому я ни за что не соглашусь на это строительство.
В детстве я часто играл в амбаре, стоявшем на месте мастерской. Мне нравился царивший там полумрак. С малых лет я хорошо себя чувствую в закрытых пространствах, мне некомфортно за их пределами. Однако в мастерской не должно быть темно, поэтому я устроил в потолке два больших окна, чтобы дать доступ дневному свету. А чтобы никто ко мне не вломился, поставил прочные металлические решетки.
Решетки я приспособил и на остальные окна, устроил в мастерской туалет, умывальник. Амбар был двухэтажный; рабочие разобрали перекрытия, и получилось типа бунгало с высоким потолком.
Мастерские художников обычно так и устроены. Много воздуха в помещении, высокие потолки дают чувство свободы, вдохновляют творческие порывы. Когда работаешь над большой картиной, низкий потолок – делу не помощник. Конечно, работать можно и под низким потолком, но, бывает, нужно отойти подальше, чтобы взглянуть на свою работу со стороны. Так что лучше иметь помещение попросторнее.
Я очень люблю свою мастерскую. Поставил там железную кровать из военного госпиталя, решил там ночевать. Удобно, что кровать на колесиках – можно свободно передвигать ее куда захочу.
Мне нравятся высокие окна. Осенью, когда день переваливает за половину, солнце расцвечивает пол мастерской световыми пятнами, исчерченными полосками теней от оконных решеток. Падающие на оконное стекло сухие листья кажутся нотами, разбросанными по нотной тетради.
Я люблю смотреть на прорубленное высоко в стене окно; раньше оно было на втором этаже. При этом непроизвольно напеваю себе под нос любимые мелодии – «Остров Капри» или «Орхидею в лунном свете».
На первом этаже окна, выходящие на север и запад, упирались прямо в забор, поэтому я их закрасил, оставив то, что смотрит на южную сторону. Стена с закрашенными окнами стала казаться еще шире. Амбар построили, когда я был совсем маленьким; стены, сложенной из блоков вулканической пемзы, тогда еще не было. С восточной стороны мастерской находится входная дверь и пристройка с туалетом.
Вдоль стены с закрашенными окнами стоят одиннадцать картин, в которые я вложил всю душу. Все они относятся к циклу «Знаки Зодиака». Пока их одиннадцать, скоро должно быть готово двенадцатое полотно.
Сейчас я как раз работаю над Овном. Это труд всей моей жизни; как только я его закончу, тут же приступлю к созданию Азот. Увидев свое творение завершенным, запечатлев в глазах его образ, я могу покинуть этот мир.
А теперь немного о моих странствиях по Европе. Во Франции я познакомился с одной японкой. Ее звали Ясуэ Томигути.
Впервые я ступил на мощенные камнем мостовые Парижа в 1906 году. Я был молод и неутомим. Сейчас, наверное, все изменилось, но в то время у человека, приехавшего из Азии и едва говорившего по‑французски, почти не было шансов встретить на парижских улицах соотечественника. От этого становилось тоскливо и одиноко. Бродя вечерами под ясным, подсвеченным луной небом Парижа, я ощущал себя единственным человеком на Земле.
Но постепенно я стал лучше говорить по‑французски и привык к тому, что меня окружало. Было уже не так одиноко. А прогулки по Латинскому кварталу доставляли удовольствие.
Осень в Париже – замечательная пора. Мне нравилось, как шуршат под ногами опавшие листья, цвет которых прекрасно сочетался с серым гранитом мостовых.
В это время я открыл для себя Гюстава Моро. Помню металлическую табличку с номером «14» на доме на улице Ларошфуко. С тех пор Моро и Ван Гог стали моей духовной пищей.
Однажды осенним вечером, прогуливаясь по своему обычному маршруту, возле фонтана Медичи я повстречал Ясуэ Томигути. Погруженная в свои мысли, девушка стояла у фонтана, опершись о металлические перила. Росшие поблизости деревья уже потеряли всю листву и тянули острые ветви, напоминавшие кровеносные сосуды старика, к свинцово‑белесому небу. В тот день как‑то сразу похолодало, и было видно, что она, иностранка, чувствует себя в чужой стране очень неуютно.
Увидев девушку, которая могла оказаться моей соотечественницей, я шагнул к ней. Судя по робкому виду, японка. А может, из Китая?
Я уловил симпатию во взгляде девушки и обратился к ней на французском: «Похоже, зима началась». В Японии не принято так заговаривать с незнакомыми людьми, но когда говоришь на чужом языке, это придает смелости. Однако мой прием не сработал. Девушка с подавленным видом покачала головой и отвернулась, явно намереваясь уйти. Тогда я окликнул ее по‑японски: «Кими ва Нихондзин дэс ка?» Она обернулась, на лице ее рисовалось облегчение. Мы поняли, что полюбили друг друга с первого взгляда.
С наступлением зимы у фонтана собирались торговцы каштанами. То там, то тут слышались их призывные голоса: “Chaud, chaud, marrons chauds!” Мы стали встречаться каждый день, два одиночества, заброшенные на чужбину, объедались каштанами.
Мы с Ясуэ родились в один год. Мой день рождения – в январе, ее – в конце ноября, то есть я почти на год старше. Она была из состоятельной семьи и приехала учиться живописи. Семья могла позволить себе ее причуды.
Мы вернулись в Японию вместе, когда мне исполнилось двадцать два года, а Ясуэ – двадцать один. Спустя несколько лет в Европе разразилась большая война – Первая мировая.
Комментариев нет