Не то чтобы меня расстроила перспектива завтракать в одиночестве, но мне же потом как‑то полагается одеваться. И в отличие от процесса надевания одежды Рассветного мира в этом, самостоятельное облачение представлялось мне смутно.
Завтрак был традиционным – кубики сыра белого, зеленоватого, синеватого цвета, варианты джема самых забавных расцветок, кусочки рыбы, судя по виду сырой, белые, абсолютно белые, словно вареные, булочки.
Я развлекала себя тем, что пробовала каждый сыр, беря маленький кубик и макая его в очередной джем. Выходило странно и безвкусно… есть не хотелось совершенно. Хотелось встать и заорать изо всех сил, пнуть что‑либо, закрыться в ванной комнате и бить, бить, бить стену изо всех сил…
Отчаяние, в десятки, сотни, тысячи раз более жуткое, чем в момент, когда я оказалась за пологом Готмира, просто душило.
Но я справлюсь. Вперед и только вперед. Не оглядываясь, не сомневаясь, не отчаиваясь.
Открывшаяся дверь вернула кесаря. Тот, пройдя через спальню, сел напротив, окинул взглядом горку надкушенных сырных кусочков в разноцветном желе, посмотрел на меня, усмехнулся, укоризненно покачав головой, и произнес:
– Гармония, нежная моя, во всем нужна гармония.
Он взял ломтик черного хлеба, расположил на нем кусочек сырой рыбы, полил все это темно‑вишневым соусом и подал мне. Не став возражать, попробовала, кивнула, полностью удовлетворившись вкусом, и, прожевав, спросила:
– Что вы намерены делать далее?
– Собрал военный совет, – задумчиво ответил император, создавая себе бутерброд, подобный тому, который сделал для меня. – Поэтому до середины дня ты можешь передвигаться по дворцу совершенно свободно, в императорской канцелярии тебя уже ожидают. Понимаю, что ты привыкла иметь возможность управления на местах, но до решения возникшей проблемы дворец не покидать.
Далее завтрак протекал в полном молчании. Кесарь ел быстро, явно торопясь, мне следовало бы поторопиться тоже, но я все не знала, как бы сформулировать вопрос… К счастью, не пришлось.
– Просто скажи «рабыни», – несколько раздраженно произнес Араэден.
– Рабыни! – громко сказала я.
Тот час же открылась дверь, и совершенно бесшумно явилось человек пятьдесят.
Молча посмотрела на кесаря. Тот невозмутимо сообщил:
– Ты не указала количество, поэтому явились все пятьдесят пять твоих рабынь.
Вновь переведя взгляд на девушек, исключительно из вредности пересчитала – сорок девять. Сорок девять запуганных, бледных, местами, в смысле ладонями, подрагивающих.
– Так, я не поняла, – произнесла, пересчитывая повторно, – почему недобор? Где еще шестеро?
Рабыни перестали даже дышать, хотя и до этого дышали чуть ли не через раз.
Я же вдруг вспомнила сказанное Тэхарсом: «Полетят головы» – и медленно, очень медленно повернулась к кесарю. Его императорское владычество продолжал невозмутимо завтракать, совершенно и полностью игнорируя мой взгляд. Я продолжала смотреть. Он – молчать. Я понимала, что предъявляю сейчас претензии к тому, кто не принимал их на свой счет в принципе, считая себя истиной в последней инстанции, и все же…
– И все же, нежная моя, – вдруг, посмотрев мне в глаза, на оитлонском произнес кесарь, – двое суток назад я пощадил Эдогара, сегодня – Тэхарса.
Сложив руки на груди, также на языке, который был языком моей души, иначе не скажешь, холодно спросила:
– И все же… сколько можно?
Кесарь медленно поднялся, швырнув салфетку на пол. Вызвал портал и, исчезая в нем, бросил напоследок ледяное:
– Доброго дня, нежная моя.
Да, и утро не задалось, и день определенно не задался тоже.
– Платье и вино, – приказала я.
Рабыни метнулись исполнять приказание.
* * *
Первый бокал я выпила, сидя все так же за столиком и крохотной серебряной ложечкой доедая зеленоватое желе с мятным привкусом.
Второй – уже в гардеробной, отметив, что ткань второго, стягивающего платья сегодня даже приятнее на ощупь и по восприятию, чем вчера. Затем последовало третье платье. После мои волосы расчесали и тщательно заплели.
А на третьем бокале в гардеробную, где уже приступили к обуванию императрицы, то есть меня, заявилась свекровь.
Пресветлая Эллиситорес вплыла белой лебедицей, остановилась в шаге от входа, оглядела меня с восхищением, рабынь – с пренебрежением, бокал вина в моей руке – с недоумением, собственно, меня после всего этого с осуждением, и я гордо подтвердила:
– Спиваюсь!
Возмущенная пресветлая возмущенно набрала воздуха, видимо, чтобы облечь собственное возмущение в словесную форму, и… и определенно начала отсчитывать. Я ради интереса посчитала тоже – дошла до тридцати семи, когда Эллиситорес, наконец, произнесла:
– Но разве полагается пить той, кто несет дитя во чреве?!
Я подавилась! Закашлялась и, дабы облегчить свое состояние и как‑то сгладить факт испачкавшегося третьего платья, одним махом допила все вино до конца. Эллиситорес… считала. Пока она отсчитывала про себя, пытаясь придать нашей беседе светский оттенок, мне сменили третье платье и покров на голове, прежний я в приступе неудержимого кашля умудрилась так же облить вином. После чего я потребовала еще вина. В приказной и ультимативной форме, сообщив, что либо я получаю вино, либо… я получаю вино. Впечатлившись возможностью дарованного выбора, мне тот час же принесли требуемое, и даже в новом бокале.
Пресветлая перестала считать, гневно посмотрела на меня и гневно начала было:
– Звезда моя, вино – яд, позволенный лишь мужчинам, а ты…
– Примерно то же самое, только в юбке, – устало сообщила ей. Потом взглянула на себя и поспешила исправиться: – В смысле, в первом платье, втором платье, третьем платье, куске тряпки на голове и с ободком, сей кусь тряпки придерживающем. И на этом, полагаю, дискуссия окончена, потому что к тому моменту, как вы перестанете про себя отсчитывать секунды, положенные в свете для продолжения светской же беседы, я успею дойти до императорской канцелярии. Сиятельного дня, пресветлая.
С этим, изобразив полупоклон, я направилась к двери, одной рукой придерживая юбку, второй крепко удерживая бокал с вином.
Но едва, обойдя по дуге свекровь, я вышла в спальню, чтобы далее проследовать в коридор, меня остановил окрик решившей прекратить соблюдение этикета Эллиситорес:
– Звезда моя, мне необходим твой совет.
И я затормозила. Медленно повернулась к матери кесаря и вопросительно посмотрела на нее, ожидая продолжения. Пресветлая догнала меня, замерла в шаге и, понизив голос, скорбно вопросила:
– Пресветлая императрица, известно ли вам, что ваш супруг с момента возвращения не посещает императорский гарем?!
Сказано это было с такой интонацией, что звучало как «мой маленький мальчик вторую неделю ни гоблина не жрет, отощал вконец, на ладан дышит». Но в общем и целом проблемой я лично не впечатлилась, мне, если честно, было абсолютно все равно – посещает великий и бессмертный свой гарем или не посещает. Однако, судя по выражению лица Эллиситорес, происходило что‑то даже не то чтобы из ряда вон выходящее, а вконец фатальное и близкое к концу света.
Комментариев нет