Из трубки послышался голос Кузи, правой руки Собачкина:
– Мать Сени в том пожаре погибла. Она служила медсестрой в психушке, которая в лесу стояла. Собачкин на той олимпиаде победителем стал и в МГУ попал. Какая цифра на камне выбита была?
– Точно не помню, – ответила я, – то ли семьсот десятый, то ли двадцатый год.
– Брехня, – отрезал Кузя, – я влез сейчас в документы. Для начала: монастыря в лесу никогда не было. Графа Филиппа Юсупова не существовало. В тысяча восемьсот семьдесят втором году в лесу около Ложкина построили больницу для туберкулезников. Главным врачом там был Филипп Юсунов. А в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году на свет появился граф Феликс Юсупов. Он потом в тысяча девятьсот шестнадцатом году убьет Распутина. Юсунов – Юсупов. Филипп – Феликс. Имена и фамилии похожи. Поэтому, наверное, народ стал считать, что где‑то около больнички его имение. Когда началась Вторая мировая война, больницу закрыли, куда делись больные – неизвестно. Не до туберкулеза было, враг стоял у столицы СССР. В середине пятидесятых клиника вновь заработала, но теперь в ней содержали сумасшедших. Психушка действовала до начала нулевых и тихо закрылась. Это вся история. Нет там кладбища! И надгробия с цифрой тысяча семьсот десять или двадцать тоже. Откуда оно возьмется, если люди с больными легкими там впервые лишь в последней трети девятнадцатого века появились? До этого в лесу одни деревья росли.
– Я сама видела камень, – заспорила я, – и цифра была такая, как я сказала.
– Ты с перепугу не рассмотрела, – засмеялся Кузя, – кто‑то недавно похоронил свою кошку. Небось тысяча девятьсот какой‑то там указан.
– Глупости, я плохо знаю математику, уравнения с буквами а, b, с никогда не решу. Но вижу отлично и цифры знаю. Где Собачкин? Сколько можно воду искать? – рассердилась я.
– Я давно тут, – сказал из трубки голос Сени, – просто слушал. Прости, Дашута, ты в Ложкине не так давно живешь, а я там родился. Моя мама медсестрой в психушке работала, она мне не разрешала по лесу шнырять, но детей тянуло к сумасшедшему дому. Должен тебя разочаровать, Кузя прав. Особняком графа больница никогда не была. В мое детство в здании жили нормальные сумасшедшие.
– Красиво звучит, – восхитился Кузя, – нормальные сумасшедшие.
– Так небуйных называли, – пояснил Сеня, – тихих, они делали в мастерских всякую ерунду, например коробочки расписные. Мне шкатулки очень нравились, а психи хотели сигарет, которых им, естественно, не давали. Еще там были мастера плести коврики. Я все мечтал получить: и шкатулку, и подстилку на пол, и закладки в книги. Все, что психи производили, школьнику Собачкину прекрасным казалось. И друг мой Никитка Буркин того же мнения был. Его мать уборщицей в клинике пахала, вот она сыну эту прелесть приносила. Моя же мама конкретно высказалась: «Дрянь из больницы в нашем доме не появится! Хватит мне этого “искусства” на службе. Не ной!» Но я твердо решил заполучить вожделенное и придумал способ. Мы с Никиткой пошли в сельпо. Пока он что‑то по просьбе бабки покупал, продавщицу отвлекал, я стырил блок сигарет. Потом мы побежали в больницу, решили выменять пачки на коробочки и остальное. Операция прошла удачно, мы вернулись домой с добычей. Я свою часть в детской спрятал, хотел ночью на нее полюбоваться, сел «Спокойной ночи, малыши!» смотреть, обожал эту программу из‑за мультиков. И тут к нам тетя Зина, продавщица, ворвалась, с ней тетя Катя, старшая медсестра. В психушке большая часть сотрудниц была из местных, все друг друга знали. Как они орали!
Сеня засмеялся.
– Оказывается, Катя пришла после смены в сельпо и рассказала Зине, что ее сегодня замглавного врача отчитал по полной программе. У больных нашли сигареты болгарские, «Родопи» назывались. Как табачок к сумасшедшим попал? Катя учинила контингенту допрос, один больной сознался, что взял у школьника, чье имя забыл, пачку в обмен на коврик. А Зина как раз недосчиталась «Родопи» и впала в минор. Не «Дымок» дешевый сперли, дорогое курево, с фильтром, иностранное. Тетки стали гадать, кто вор. Катя вспомнила, что видела Сеню Собачкина на территории клиники, а Зина нас с Никитой в магазине заметила. Упс. Сошелся пазл. Ох и вломила мне мама! А Никитке даже «ай‑яй‑яй» не сказали, он всегда сухим из воды выскакивал, его мамашка только поржала.
– К чему ты эту историю рассказал? – не поняла я.
– Прекрасно знаю территорию вокруг психушки и административного корпуса, – пояснил Семен, – кладбища там никогда не было.
– Умерших хоронили в общей могиле в Пасюкино, – добавил Кузя, – я нашел сведения о захоронениях.
– Я видела большой камень, – упорно твердила я, – дата золотом сияла: тысяча семьсот десятый год, еще маленькие такие надгробия чуть дальше виднелись, на них кресты нарисованы. Но к ним я не подходила, потому что труп нашла.
– Ты обозналась, – хором заявили мои собеседники.
Но я твердо стояла на своем.
– Нет. На валуне кроме цифр еще фамилия была. Имя. Отчество.
– Какое? – полюбопытствовал Сеня. – Назови.
Глава 8
– Не помню, – расстроилась я, – не русская какая‑то. Имя нераспространенное. Забыла! Но можно туда еще раз сходить и посмотреть.
– Сходим завтра к этому камню? – осведомился Кузя.
Я промолчала. Ни малейшего желания не испытываю вновь гулять по лесу. Я не трусиха, просто не хочется.
– Погоста никогда не было, – продолжал Собачкин. – Кто лучше знает? Ты или я, который детство в Ложкине провел?
– Когда в последний раз ты там был? – спросила я.
– Очень давно, – признался Семен, – после истории с сигаретами мама пообещала мне, если я еще раз появлюсь на территории клиники или вообще в лесу, она меня отправит к бабке жить, к матери моего покойного отца, куда‑то за Урал. Я старуху никогда не видел, испугался и перестал бегать к лечебнице. Хорошо знал – мать слов на ветер не бросает. Застукает меня, и лететь мне к незнакомой старухе. Мама нервничала, что она целыми днями на работе, а сын без присмотра. Но я больше никогда не воровал, учился хорошо, на олимпиаде победителем стал, поступил в МГУ. Отлично знаю: кладбища нет!
– Есть! – зашипела я.
– Ладно, давай поспорим, – предложил Сеня, – на обед в ресторане у Фреда.
– Там дорого, – предостерегла я, – очень большой счет всегда.
– Ага, – заликовал Собачкин, – боишься проиграть!
– Нет, беспокоюсь о твоем кошельке, потому что уверена в своей правоте, – возразила я.
– Завтра вместе сходим туда и узнаем, кто прав, – договорил Сеня.
– Пока вы вели себя, как два барана, которые повстречались утром рано, я нашел информацию на Веронику Глебовну Невзорову, – объявил Кузя, – она москвичка, одинокая. В графе место работы указала: фрилансер.
– Понимай, бездельница, – припечатал Сеня, – мне еще нравится: «блогер». Раньше те, кто гадости про соседей сочинял, назывались сплетниками, клеветниками. А теперь они блогеры. Если кто врет в интернете про знакомых или неизвестных ему людей, переписывает чужие статьи, делая в каждом слове ошибки, рецензирует кинофильмы, которые не смотрел, книги, которые не читал, не имея своих детей, учит молодых родителей, как им наследников воспитывать, издевается над немодно одетой подругой, вопит: «Я свободен, никогда в штат работать не пойду», то он не клеветник, не плагиатор, не безграмотный дурак, не идиот, который хочет выглядеть профессором психологии, не завистник, он – блогер. Но только если солидная газета или журнал предложат ему ставку корреспондента, эта плохо воспитанная личность вмиг «блогить» перестанет и кинется в редакцию на постоянные деньги. Но вот беда, блогерами интересуются только те, кого они презирают, нормальным СМИ, телевидению они не нужны.
Комментариев нет