Немцы

Он позвонил Эрне из возлересторанной толпы:

– Назначаю тебе свидание, девушка. Послезавтра в семь вечера у подъезда. Поедем развлекаться. Придешь? – Зачем ты спрашиваешь «придешь?» – ты не уверен? Если зовет отец, она не может не прийти!

– Да, приду, – как‑то сухо ответила Эрна: всё кажется, всё теперь выдумывается. – Пап, а ты будешь давать нам с мамой больше денег?

«Нам с мамой»!

Говори спокойно.

– Мы с мамой сами обо всем договоримся, – спокойно, но с каким‑то рычаньем, опухающим горлом выдавил он.

На него оглянулись, и Эбергард понял – кричал. И никуда он теперь один не ходил. Всюду – вдвоем с тенью…

– Вас ожидают?

В ресторан он приехал последним: Хериберт, Фриц и Хассо уже сняли пиджаки и читали меню. На кухне над злым пламенем повар с людоедской статью чиркал ножом о нож, оценивающе поглядывая на ужинавших.

Подкрался, помахивая букетиком ложек и вилок, тощелицый официант с оттопыренными ушами, уже заранее улыбаясь. На запястье его виднелись часы размером с небольшой будильник, не помещаясь в рукав, бейджик на груди представлял по фамилии – Немухин.

– А где Мухин? – строго спросил Эбергард.

Заказали салат казачий из баранины с редькой, пельмени из оленины в хлебном каравае и карпа на сковороде. Посреди стола в лужу свекольного соуса лег поросенок в кепке из половинки красного перца и глядел на мир глазами‑оливками, обложенный апельсиновыми колесами и розетками из редиски.

– И пришлось купить смокинг и туфли в Италии, а потому, что на капитанский бал только в смокингах, – Хериберт отчитывался за круиз: Венеция, Флоренция, Сицилия, Дубровник, Пиза – и вдруг пихнул Эбергарда в плечо: – Хватит, с кипящим чайником в голове ты не проживешь! Поехали со мной на Афон – очистишься!

Эбергард смотрел в зеркало – на диванчиках за его спиной потрепанный пузатый мужик с седым хвостом разъяснял испуганно соглашавшейся, сильно накрашенной спутнице, похожей на внезапно овдовевшую пожизненную домохозяйку:

– Наши самолеты! Могут подыматься в стратосферу. И лететь без дозаправки четырнадцать часов. Но каждая дозаправка – это риск! А с Венесуэлы подлетное время сокращается втрое! И двенадцать крылатых ракет под крылом… Вы что, не знаете, что наши главные месторождения на Чукотке… Какие лечебные грязи в Южной Осетии! Нам осталось только: вложиться! в инфраструктуру! Абхазии!!! – Ел мужик хорошо, было видно: не ему платить.

– А? – Эбергард прислушался к Фрицу, начальник управления муниципального жилья возил пальцем по столу:

– А если рисовать человека менструальной кровью, это означает сильнейший приворот!

Отклонился подальше от разговоров, чоканий, спортивных трансляций, грохота, сопровождающего поглощение пищи, и накрыл телефон ладонью – звонила мама:

– Сынок, Сигилд так со мной разговаривает, что я плачу. Как же так получилось. Ведь вы так подходили друг другу по гороскопу. – Никто не полюбит сильней, чем мама, и Эрна вырастет и будет любить своих детей, а не отца. – Не разберусь с дозировкой ципромила. Там написано один двадцать пять за день, за три раза, а таблетка ноль пять, не могу разломить… И голова такая плохая, давление с утра померила – сто сорок, сахар почти четырнадцать, а пятно на носу сегодня очень хорошо видно – или на погоду? В сердце боль не колющая, а тупая, от лопатки идет…

Он поднялся, попятился к гардеробу, глядя за окно (под каштаны из ресторанной кухни вышла женщина в синей безрукавке и покормила из пакета трехногую собаку, заодно что‑то ей рассказав: такая моя жизнь), и, дослушав маму, поморщился (так жгло), куснул язык, но всё‑таки пересилил себя и позвонил Сигилд:

– Во сколько я приезжаю первого сентября?

– Первого сентября Эрну поведем мы, – и Сигилд отключилась.

– Я даю положительную энергию, снимаю порчу, – объяснял Фриц, прерываясь на внезапный смех и оглядывая друзей влажными от любви глазами, и поглаживал нетвердой рукой брови, правую, левую. – А то приходит Стасик Запорожный из «Стройметресурса», весь потерянный: со всеми соглашаюсь… «Единая Россия» миллион попросила на велопробег ветеранов – даю. Бабец велел часовню на участке поставить – и опять «да»! Я говорю: может, тебе что подарили недавно? Точно! Крест с бриллиантами, на шее ношу. Вот! Вот поэтому голова‑то твоя теперь всем и кивает! Крестик забрал, в полиэтилен обернул, в сейф запер и свечку зажег, вокруг Стасика поводил. Вчера звонил: вроде полегче стало!

– Ты это… со Стасиком поаккуратней, – и Хериберт особо улыбнулся. – Он же из… этих.

– П‑понял, – пробормотал Фриц и озадаченно засунул в рот пельмень и помахал вилкой. – Да я и сам знал!

– Ребята, ребята, – Хассо сгреб ближайших за плечи, и все уже поняли о чем. – Поехали пописюнимся с телками!

– С телками… – Хериберт покраснел. – Я прошлый раз смотрел: совсем молоденьких выбираешь! Скоро до школьниц дойдешь.

– Это моя мечта. Возбуждает даже знак «Осторожно, дети». Дам объявление в газете: «Москвич, без вредных привычек, познакомится с серьезными намерениями с женщиной, у которой есть красивая старшеклассница дочь с большой, упругой грудью».

– А меня возбуждает, когда в прогнозе погоды говорят: «Столбик термометра поднима‑а‑ается»…

– А я видел объявление: «Массажистка. Красный диплом. Белая кожа»! А ты чего молчишь?

Эбергард показал, что от подступающего смеха он подавился чесночной гренкой, продышался и подхватил:

– А я посмотрел лоты аукционов органов власти. Самый распространенный – «Работы по устранению сухостоя»! – И первым захохотал. – Все работы – только через аукционы. Коррупции не будет. Хассо, а какой у тебя самый коррумпированный орган?

– А я вот сидел и глядел на дорогого нашего друга Эбергарда, – взялся за рюмку Хериберт, заново особо улыбнувшись. – Сидит он, и смотрит на нас, и ест, как мы…

– И пьет!

– И пьет. И ничем вроде бы не отличается… А с душой своей совсем, совсем он не такой… И что он на самом деле про нас думает?

– За это мы его и любим! За Эбергарда!

– За нашу совесть, – Хассо выпил и, проиграв отрыжке, огляделся: что бы такого… сожрать?! – Но я так и не понял: на хрена ты развелся? Не мог так трахать Улрике?

«По кофе» и – закончили, сбросив деньги Хассо; тот (усилив глаза очками, которые носил редко, переживая – очки старят! и так седой! – а Хассо не собирался стареть, плавал, бегал, качался и в журналах всегда читал о продуктах, укрепляющих потенцию) словно с удивлением рассмотрел чек, сумму делил на четыре и высчитывал чаевые не умолкая; друзья двинулись разбирать плащи, привычно, как дети, подставляя руки гардеробщику. Эбергард отказался от помощи, но сунул гардеробщику денежную бумажку – тот вышел за гостями, изображая проводы, сунул бумажку в нагрудный карман и еще заглянул следом, отслоив карман большим пальцем, словно проверяя: удобно ли там денежка устроилась? Водители, также сдружившиеся за эти годы, расходились и рассаживались, хлопали дверцы, фары расстилали под ноги свет. Фриц задержал Эбергарда и трезво спросил:

– Что там у тебя? – Из четверых – старший, и вел себя так же, и всегда спрашивал в упор, неприятно, почти касаясь – нос к носу, еще больше втянув впалые щеки и подвыпучив словно воспаляющиеся от водки глаза.

– Не дает Эрну отвести первого сентября в школу. Каждый год я водил. А теперь она с уродом. Появился какой‑то урод.

– Набей ему морду, – Фриц отмахнулся: это мелочи; и – рыкнул: – Сделай другие глаза! Не должен ходить с такими глазами. Ну, не сложилось с Сигилд, бывает. Треснуло и – пошли рвать друг друга до кости. А дети – волчата, они ничего не понимают, они идут по кровавым следам! Кто первый зашатается, того и начнут рвать за компанию, хоть мать, хоть отца. Стой крепко, и дочь останется с тобой!

– Спасибо, Фриц, – прошептал Эбергард, становясь мальчиком: еще слово – и потекут слезы. – Только ты… Понимаешь, любую, даже психованную нашу жизнь, безумную как‑то выстраивает… даже оправдывает… присутствие хотя бы одного правильного, такого, как ты. Человека.

– Или Бога, – серьезно сказал Фриц.

– Или ребенка.

– Послушай, а что значит – Стасик Запорожный «из этих»? Из каких «этих»?

– Представления не имею. Я думал, ты знаешь.

Фриц вздохнул:

– Неудобно было спрашивать. Вот и думай теперь. Голубой, еврей или фээсбэшник? А я с ним по бизнесу связан…

У тебя звонил телефон. Эрна? – вот что сразу. Да. Почему сразу «Эрна»? Никто больше не нужен? Папа (словно торопится, или волнуется, или идет по улице, движение шумного воздуха, говорящие губы ближе‑дальше или дыхание непокоя), я не смогу послезавтра встретиться с тобой (мы же договаривались! почему?), у Алечки день рождения. Вот и незачем «почему?», не втиснешь, скажи уверенно:

– Ну, хорошо, тогда до первого сентября, я за тобой заеду, – и тряс головой, и морщился от засухи, от непрозвучавших «буду ждать», «жаль, что так вышло», «целую», «давай, в другой день!», со стороны – сумасшедший (всё, отключилась, нажав нужное) и прошептал: – Сумасшедший. – И вечером дома (ты же собирался встречаться с Эрной? что значит «она не может»? ты же заранее предупредил?! вы же договаривались! ты же ее отец!) смотрел с Улрике то, что показывал телевизор, а чуял жалость: никогда у него не будет там, потом, пожилой сверстницы‑жены, такой, что прожили с юности душа в душу, друг в друге, перемололи всё, перемогли, перемолили, и вот теперь хоть и ползают, да заботятся друг о друге; он пошевелился, закрепляя движением: да, такого точно у него не будет; притворится мужем Улрике, но без свадьбы, зачем свадьба? – свадьба уже была, пиджак и брюки, волосы особым образом, семья уже – была. Надо расплачиваться.