Но, впрочем, m‑r M* имел и особенность, был человек примечательный: это был остряк, говорун и рассказчик, и в гостиных кругом него всегда собирался кружок. В тот вечер особенно ему удалось произвесть впечатление. Он овладел разговором; он был в ударе, весел, чему‑то рад и заставил‑таки всех глядеть на себя. Но m‑me M* все время была как больная; лицо ее было такое грустное, что мне поминутно казалось, что вот‑вот сейчас задрожат на ее длинных ресницах давешние слезы. Все это, как я сказал, поразило и удивило меня чрезвычайно. Я ушел с чувством какого‑то странного любопытства, и всю ночь снился мне m‑r M*, тогда как до тех пор я редко видывал безобразные сны.
На другой день, рано поутру, позвали меня на репетицию живых картин, в которых и у меня была роль. Живые картины, театр и потом бал – все в один вечер, назначались не далее как дней через пять, по случаю домашнего праздника – дня рождения младшей дочери нашего хозяина. На праздник этот, почти импровизированный, приглашены были из Москвы и из окрестных дач еще человек сто гостей, так что много было и возни, и хлопот, и суматохи. Репетиции или, лучше сказать, смотр костюмов назначены были не вовремя, поутру, потому что наш режиссер, известный художник Р*, приятель и гость нашего хозяина, по дружбе к нему согласившийся взять на себя сочинение и постановку картин, а вместе с тем и нашу выучку, спешил теперь в город для закупок по бутафорской части и для окончательных заготовлений к празднику, так что времени терять было некогда. Я участвовал в одной картине, вдвоем с m‑me M*. Картина выражала сцену из средневековой жизни и называлась «Госпожа замка и ее паж».
Я почувствовал неизъяснимое смущение, сошедшись с m‑me M* на репетиции. Мне так и казалось, что она тотчас же вычитает из глаз моих все думы, сомнения, догадки, зародившиеся со вчерашнего дня в голове моей. К тому же мне все казалось, что я как будто бы виноват пред нею, застав вчера ее слезы и помешав ее горю, так что она поневоле должна будет коситься на меня, как на неприятного свидетеля и непрошеного участника ее тайны. Но, слава богу, дело обошлось без больших хлопот: меня просто не заметили. Ей, кажется, было вовсе не до меня и не до репетиции: она была рассеянна, грустна и мрачно‑задумчива; видно было, что ее мучила какая‑то большая забота. Покончив с моею ролью, я побежал переодеться и через десять минут вышел на террасу в сад. Почти в то же время из других дверей вышла и m‑me M*, и как раз нам напротив появился самодовольный супруг ее, который возвращался из сада, только что проводив туда целую группу дам и там успев сдать их с рук на руки какому‑то досужему cavalier servant. Встреча мужа и жены, очевидно, была неожиданна. M‑me M*, неизвестно почему‑то, вдруг смутилась, и легкая досада промелькнула в ее нетерпеливом движении. Супруг, беспечно насвистывавший арию и во всю дорогу глубокомысленно охорашивавший свои бакенбарды, теперь, при встрече с женою, нахмурился и оглядел ее, как припоминаю теперь, решительно инквизиторским взглядом.
– Вы в сад? – спросил он, заметив омбрельку и книгу в руках жены.
– Нет, в рощу, – отвечала она, слегка покраснев.
– Одни?
– С ним… – проговорила m‑me M*, указав на меня. – Я гуляю поутру одна, – прибавила она каким‑то неровным, неопределенным голосом, точно таким, когда лгут первый раз в жизни.
– Гм… А я только что проводил туда целую компанию. Там все собираются у цветочной беседки провожать Н‑го. Он едет, вы знаете… у него какая‑то беда случилась там, в Одессе… Ваша кузина (он говорил о блондинке) и смеется, и чуть не плачет, все разом, не разберешь ее. Она мне, впрочем, сказала, что вы за что‑то сердиты на Н‑го и потому не пошли его провожать. Конечно, вздор?
– Она смеется, – отвечала m‑me M*, сходя со ступенек террасы.
– Так это ваш каждодневный cavalier servant? – прибавил m‑r M*, скривив рот и наведя на меня свой лорнет.
– Паж! – закричал я, рассердившись за лорнет и насмешку, и, захохотав ему прямо в лицо, разом перепрыгнул три ступеньки террасы…
– Счастливый путь! – пробормотал m‑r M* и пошел своею дорогой.
Конечно, я тотчас же подошел к m‑me M*, как только она указала на меня мужу, и глядел так, как будто она меня уже целый час назад пригласила и как будто я уже целый месяц ходил с ней гулять по утрам. Но я никак не мог разобрать: зачем она так смутилась, сконфузилась и что такое было у ней на уме, когда она решилась прибегнуть к своей маленькой лжи? Зачем она просто не сказала, что идет одна? Теперь я не знал, как и глядеть на нее; но, пораженный удивлением, я, однако ж, пренаивно начал помаленьку заглядывать ей в лицо; но, так же как и час назад, на репетиции, она не примечала ни подглядываний, ни немых вопросов моих. Все та же мучительная забота, но еще явственнее, еще глубже, чем тогда, отражалась в ее лице, в ее волнении, в походке. Она спешила куда‑то, все более и более ускоряя шаг, и с беспокойством заглядывала в каждую аллею, в каждую просеку рощи, оборачиваясь к стороне сада. И я тоже ожидал чего‑то. Вдруг за нами раздался лошадиный топот. Это была целая кавалькада наездниц и всадников, провожавших того Н‑го, который так внезапно покидал наше общество.
Между дамами была и моя блондинка, про которую говорил m‑r M*, рассказывая о слезах ее. Но, по своему обыкновению, она хохотала как ребенок и резво скакала на прекрасном гнедом коне. Поравнявшись с нами, Н‑й снял шляпу, но не остановился и не сказал с m‑me M* ни слова. Скоро вся ватага исчезла из глаз. Я взглянул на m‑me M* и чуть не вскрикнул от изумления: она стояла бледная как платок и крупные слезы пробивались из глаз ее. Случайно наши взгляды встретились: m‑me M* вдруг покраснела, на миг отвернулась, и беспокойство и досада ясно замелькали на лице ее. Я был лишний, хуже, чем вчера, – это яснее дня, но куда мне деваться?
Вдруг m‑me M*, как будто догадавшись, развернула книгу, которая была у нее в руках, и, закрасневшись, очевидно стараясь не смотреть на меня, сказала, как будто сейчас только спохватилась:
– Ах! Это вторая часть, я ошиблась; пожалуйста, принеси мне первую.
Как не понять! Моя роль кончилась, и нельзя было прогнать меня по более прямой дороге.
Комментариев нет