– Сами разойдутся, как только труп увезем, – сказал Уордл, высовываясь на улицу и позируя перед объективами.
– Черта с два они разойдутся, пока мы тут в убийство играем! – рявкнул Карвер.
Уордл промолчал, не поддаваясь на провокацию. Но Карвер все равно взорвался:
– Эта курица сама из окна сиганула! Никого с ней не было. А твоя, с позволения сказать, свидетельница до того обдолбалась, что…
– Едет!
Выскользнув из палатки, Уордл, к отвращению Карвера, эффектно встретил санитарную машину.
История эта заслонила собой политические коллизии, войны и катастрофы; каждая ее версия сопровождалась фотографиями безупречного личика и гибкой, точеной фигуры. В считаные часы крупицы достоверной информации как вирус распространились среди миллионов: прилюдный скандал со знаменитым бойфрендом, поездка домой в одиночку, подслушанные крики и финальное, фатальное падение…
Бойфренд спешно укрылся в наркологической клинике, а полиция хранила молчание; были установлены все, кто в тот роковой вечер общался с погибшей; материала хватило на тысячи газетных колонок и многочасовые выпуски теленовостей, а та женщина, которая поклялась, что непосредственно перед падением тела слышала шум очередной ссоры, даже прославилась, хотя и ненадолго: ее фотографии, пусть небольшого формата, появились рядом с портретами жертвы.
Но вскоре, под едва ли не явственный стон всеобщего разочарования, выяснилось, что свидетельница солгала, после чего укрылась в наркологической клинике, а знаменитый первоначальный подозреваемый, наоборот, перестал прятаться, словно это были фигурки в альпийском барометре‑домике, мужская и женская, способные появляться только по очереди.
Итак, самоубийство; после непродолжительной паузы история обрела слабое второе дыхание. Стало известно, что погибшая отличалась неуравновешенным, нестабильным характером, была подвержена звездной болезни, водила знакомство с безнравственными олигархами, которые ее развратили, а погружение в непривычный для нее беспорядочный образ жизни окончательно разрушило и без того хрупкую личность. Ее трагедия стала скорбным назиданием для других; журналисты так часто использовали сравнение с Икаром, что желчный «Прайвит ай» даже опубликовал целую статью на эту тему.
Но в конце концов ажиотаж пошел на убыль, и даже газетчикам больше нечего было сказать, кроме того, что все уже сказано.
Часть первая
Nam in omni adversitate fortunae infelicissimum est genus infortunii, fuisse felicem.
Ведь при всякой превратности фортуны самое тяжкое несчастье в том, что ты был счастлив.
Боэций. Утешение философией
1
Три месяца спустя
Какие только драмы и перипетии не случались с Робин Эллакотт за двадцать пять лет ее жизни, но ни разу еще она не просыпалась в твердой уверенности, что наступающий день запомнится ей навсегда.
Накануне, уже за полночь, ее давний бойфренд Мэтью сделал ей предложение под статуей Эроса на площади Пиккадилли. Когда Робин ответила согласием, у него от волнения даже закружилась голова и он признался, что хотел попросить ее руки еще за ужином, в тайском ресторане, но его остановило присутствие сидевшей рядом молчаливой парочки, которая жадно ловила каждое их слово. Поэтому он убедил Робин побродить в сумерках по улицам, хотя она твердила, что завтра им обоим рано вставать; однако на него уже нахлынуло вдохновение, и он направился в сторону пьедестала, чем несказанно ее удивил. Там, на холодном ветру, отбросив свою сдержанность (чего с ним никогда не бывало), Мэтью опустился на одно колено поблизости от трех закутанных бомжей, распивавших, судя по всему, метиловый спирт, и попросил ее стать его женой.
По мнению Робин, это было самое великолепное предложение руки и сердца за всю историю брачных союзов. У Мэтью в кармане даже лежало кольцо, которое сейчас поблескивало у нее на пальце: идеально подходящее по размеру, с сапфиром и парой бриллиантов; на обратном пути она не сводила с него глаз, держа руку на его коленке. Теперь у них с Мэтью появилось захватывающее семейное предание – из тех, что рассказывают детям: как он продумал свой план (ей было приятно, что он все продумал) и не растерялся от неожиданных помех, а решил действовать экспромтом. Ей было приятно все: и эти бомжи под луной, и растерянный, взволнованный Мэтью, опустившийся на одно колено, и Эрос на грязноватой, до боли знакомой Пиккадилли, и черное такси, которое везло их домой, в Клэпхем. Она уже готова была полюбить весь Лондон, к которому так и не привыкла за целый месяц, что прожила в этом городе. Сияние кольца смягчило даже бледные, неприветливые лица пассажиров метро; выходя со станции Тотнем‑Корт‑роуд на утренний мартовский холод, она тронула большим пальцем платиновый ободок и почувствовала, как ее захлестнула радость при мысли о том, что в обеденный перерыв можно будет накупить ворох свадебных журналов. Под внимательными мужскими взглядами она преодолевала раскопанный участок Оксфорд‑стрит, сверяясь с зажатым в правой руке листком. По всем меркам Робин была недурна собой: высокая, фигуристая, с длинными, светлыми, чуть рыжеватыми волосами, которые подрагивали от каждого стремительного шага; ко всему прочему, холодный воздух тронул румянцем ее щеки. Ей предстояло взять на себя обязанности временной секретарши сроком на одну неделю. Съехавшись в Лондоне с Мэтью, она подрабатывала тем, что выходила на замену по заявкам различных фирм, хотя уже наметила несколько собеседований для устройства на «нормальную», по ее выражению, работу.
Главная трудность этой тоскливой деятельности подчас заключалась в том, чтобы отыскать нужный офис. После ее родного йоркширского городка Лондон выглядел гигантским, запутанным и неприступным. Мэтью не раз предупреждал, чтобы на улице она не утыкалась носом в путеводитель, – это выдавало в ней приезжую и могло повлечь за собой любые напасти. Поэтому Робин в основном полагалась на схематичные планы, которые в агентстве по временному трудоустройству кто‑нибудь чертил для нее от руки. Впрочем, она была далеко не уверена, что с этими листками выглядит коренной столичной жительницей.
Из‑за металлических баррикад и синих пластиковых заграждений, которыми был обнесен раскопанный тротуар, она плохо понимала, куда двигаться дальше, потому что не видела нанесенных на план ориентиров. Перейдя на другую сторону перед высоким офисным зданием, которое значилось у нее как «Сентр‑пойнт» и частыми квадратиками окон напоминало исполинскую бетонную вафлю, Робин понадеялась, что скоро окажется на Денмарк‑стрит.
Эту короткую улочку она нашла почти случайно, миновав узкий проезд под названием Денмарк‑плейс и увидев перед собой ряды живописных витрин с гитарами, синтезаторами и массой других музыкальных принадлежностей. На проезжей части зиял очередной раскоп, обнесенный красно‑белым заграждением; рабочие в фосфоресцирующих жилетах приветствовали девушку оживленным утренним гиканьем, но она делала вид, что не слышит.
Робин посмотрела на часы. Как правило, она приезжала с запасом – на тот случай, если не сразу найдет указанный адрес, и сейчас у нее оставалось еще пятнадцать минут. Непрезентабельная дверь, выкрашенная в черный цвет, располагалась слева от бара «12 тактов»; у кнопки звонка третьего этажа на линованной бумажке, прилепленной скотчем, была нацарапана фамилия хозяина одного из офисов. В какой‑нибудь другой день, не будь у нее на пальце новехонького, сверкающего кольца, она бы, наверное, сочла это форменным безобразием, но сегодня и неряшливая бумажонка, и облупленная краска выглядели подобно вчерашним бродягам, всего лишь причудливым фоном ее великого романа. Робин еще раз проверила время (от блеска сапфира у нее зашлось сердце: таким камнем можно любоваться до конца своих дней) и в приливе эйфории решила явиться пораньше, чтобы продемонстрировать служебное рвение, от которого по большому счету ничего не зависело.
Комментариев нет