Он подходит к ней ближе, но не садится. Может быть, он чувствует, что безумная женщина еще поблизости.
– Ну вот, – начинает он, – у кранопотамов есть голова, хобот и клыки. У них длинное тело, а вместо ног – шерсть.
– Что еще? – шепчет она.
– У них нет рта. Они едят носом и нюхают глазами. У них не может быть языка.
– И они живут в зоопарках?
– Да, – отвечает он. – Только в зоопарках. Никогда не слышал о диком кранопотаме.
– Они опасны? – спрашивает она, но тут же жалеет о сказанном.
Она ведь старается отвлечь его, и не надо напоминать ему о плохом.
Он, похоже, нисколько не обеспокоен.
– Некоторые из них, – говорит он.
– Вон тот – опасный? – глядя в сторону крана, спрашивает она.
– Нет. Это лазающий тип. Им нравится забираться с дерева на дерево, но если они не могут залезть, то ползут. Некоторые кранопотамы состоят из травы. Некоторые из растений или нижнего белья. Или из мяса.
Джоан заставляет себя улыбнуться, потому что обычно так и делает.
Она любит, когда он вот так фантазирует. Однажды в вестибюле гостиницы он посмотрел на нее и объявил: «У меня в кармане две маленькие девочки. Крошечные девочки. Одну зовут Люси, а вторую – Пожарный». В другой раз он сказал ей, что все его мягкие игрушки ходили в церковь и там все были без штанов.
Это хорошо, думает она. Это лучше, чем паниковать.
– Но они похожи на краны? – очень тихо подсказывает она.
Она даже не думала, что умеет говорить так тихо.
– Это хищник, – шепчет он, как будто это ответ на ее вопрос. – К тому же рептилия. Но они, как и гиппопотамы, могут быть агрессивными.
Она пытается вспомнить, в какой из его книг попадается слово «агрессивный». В книге про аллигаторов? Или о древних греках? В этот момент она чувствует бедром вибрацию мобильника. Заслонив его ладонью, она читает сообщение мужа.
Сил больше нет. Должен проверить. Поговори со мной.
Она крепче сжимает телефон. Пол, конечно, навыдумывал себе всяких ужасов. «Если всегда ожидаешь самого худшего, то будешь приятно удивлен», – сказал он ей, когда они только начали встречаться, и она ответила: «Никогда не слышала ничего более глупого». Иногда они шутят на тему его непоколебимого пессимизма, но только не сейчас. Сейчас это оправданно.
Мы в порядке. Во вполне безопасном месте. Я позабочусь о нас. Полиция уже в зоопарке?
Не знаю. По телефону никто ничего не говорит. Еду в зоопарк.
– Тот кранопотам не может двигаться, мама, – шепчет Линкольн. – Тот кранопотам совсем не двигается.
– Но я думала, это лазающий тип, – говорит она, одновременно набирая текст.
«Один преступник, – думает она. – И все силы полиции. Разве не должны быть здесь бронемашины, и очки ночного видения, и газ, и агенты ФБР? С момента первых выстрелов прошло по меньшей мере полчаса».
Почему все тянется так долго?
Не имею понятия. Собираюсь выяснить. Люблю.
Линкольн что‑то говорит. Ей кажется, он повторяет свои слова.
– Что, детка? – спрашивает она.
– Раньше он лазал. Этот кранопотам раньше лазал, мамочка.
Если не реагировать, он будет все повторять.
– Понятно, – быстро произносит она. – Верно. Этот кранопотам раньше лазал.
Уставившись на кран, Линкольн жует свой воротник.
– Думаю, он мертв, – говорит Линкольн.
Она смотрит на сына, в ее руке светится мобильник.
– Наверное, он спит.
– Нет, – возражает Линкольн. – Он умер. Кранопотамы очень легко умирают.
Она вновь опускает глаза на экран мобильника и пишет Полу, что свяжется с ним позже. В пятый или шестой раз она убеждает себя, что в телефоне включен режим без звука. Она заставляет себя положить его на землю рядом с собой, вновь оказавшись наедине с сыном, когда никто не может ей помочь. Никто, кроме мертвого кранопотама.
– Думаю, он спит, – повторяет она.
Линкольн продолжает грызть воротник рубашки. Обычно она просит его перестать, но сейчас делает вид, что не замечает этого.
– Я хочу пить, – шепчет он.
Джоан рада смене темы разговора. Она лезет в сумку, довольная тем, что сегодня не стала настаивать на том, чтобы он пил из питьевых фонтанчиков.
– Вот, отхлебни немного. – Она протягивает ему пластиковую бутылку с водой.
– Ммм, – мычит он, сделав большой глоток. Над его верхней губой появляются блестящие мокрые усы. – Холодная.
Он пьет еще, по подбородку стекает вода. Наконец он опускает бутылку и рубашкой вытирает рот.
Раз или два, разговаривая со взрослыми, вместо слова «пить» она употребляла слово «хлебать». В их доме это привычное слово, одно из многих, появившихся после рождения Линкольна. Детский нагрудник – это «опрятная собака», потому что у них есть книга, в которой неряшливая собака пачкается едой, а опрятная собака надевает детский нагрудник. «Можно мне „опрятную собаку“?» – просит он, если видит, что его рубашка пачкается. Костяшки пальцев он называет коленями пальцев. А когда он был маленьким, еще даже не совсем самим собой, то называл мяч «мясь», а изюм – «зюм». Чтобы показать, что хочет рисовать, он шмыгал носом, потому что как‑то вместо рисования пальцами они попробовали рисовать носом, и это произвело на него впечатление.
Он вытягивал руку перед собой с согнутой ладонью, и это было знаком для «фламинго».
Чтобы попросить на завтрак яйцо, он издавал шипящие звуки: «Ш‑ш‑ш». Так шипят яйца, когда их выливаешь на сковороду. Он ввел в употребление собственный язык.
Много чего не существовало до его появления на свет.
* * *
Кайлин знает одно: виновата ее мать. Если бы мама не отобрала у нее телефон, все было бы по‑другому. Кайлин звонила бы сейчас в полицию, или отцу, или кому‑нибудь еще. Наверняка родные ужасно хотят получить от нее весточку. Она вспоминает о том, как Виктория отправляла в школе миллион сообщений после той автомобильной аварии, когда она сильно ударилась, и все так беспокоились. Но каково теперь сидеть, как в ловушке, в кладовой зоопарка!
Ну надо же! И только потому, что она проспала три утра подряд и опоздала на автомобильный пул и маме пришлось везти ее в школу, только из‑за этого она лишилась телефона. Пожалуй, не исключено, что маме станет так стыдно из‑за всего этого, что Кайлин в конечном счете получит новый телефон.
Этого почти довольно, чтобы приободрить себя. Она ощущает под ладонью твердую и холодную стальную дверь. Ей нравится гладкий металл, и она растопыривает пальцы, словно делает отпечаток ладони. Ее рука липкая от кетчупа.
Она здесь совершенно одна. Когда у нее есть телефон, она не бывает одна.
На третий день в череде опозданий она выглянула из окна спальни и увидела, что другие девочки в автомобильном пуле выезжают с подъездной аллеи, и она сбежала по лестнице, чтобы уехать вместе с ними. Не ее вина, что они уехали слишком быстро. Но ее матери было все равно.
Комментариев нет