Приехав в Либурн, король принял депутацию жителей Бордо. Они уверяли его в своей преданности и уважении. При тогдашнем положении дел такие заверения были довольно странными.
Королева приняла посланных со всей надменностью принцессы австрийского дома.
— Господа, — отвечала она им, — мы проследуем через Вер, и скоро будем иметь случай лично удостовериться, так ли искренни ваша преданность и ваше почтение, как вы уверяете.
При слове «Вер» депутаты, по-видимому знавшие какое-нибудь особенное обстоятельство, неизвестное королеве, посмотрели друг на друга с беспокойством. Анна Австрийская, от которой ничто не могло скрыться, тотчас заметила их смущение.
— Сейчас же отправимся в Вер, — сказала она. — Так как, по словам герцога д’Эпернона, это сильная крепость, то там поместим мы короля.
Потом, повернувшись к капитану своей личной стражи Гито и к прочим лицам свиты, спросила:
— Кто комендант в Вере?
— Кто-то новый, ваше величество, — отвечал Гито.
— Человек надежный, надеюсь? — продолжала Анна Австрийская, нахмурив брови.
— Это человек герцога д’Эпернона.
Лицо королевы прояснилось.
— Если так, скорее в путь! — приказала она.
Герцог де Ла Мельере, однако, возразил ей:
— Ваше величество вольны делать все, что вам угодно, но лучше бы не расставаться с армией и не уезжать вперед. Вступление короля в верскую цитадель в сопровождении войска произвело бы хорошее впечатление — подданные короля должны знать его силу: она ободряет верных и устрашает изменников.
— Мне кажется, что господин маршал совершенно прав, — сказал кардинал Мазарини.
— А я говорю, что он ошибается, — отвечала королева. — До самого Бордо нам нечего опасаться; король силен своим званием, а не войском. Его личной охраны вполне достаточно.
Маршал опустил голову в знак повиновения.
— Приказывайте, ваше величество, — сказал он, — ведь вы королева.
Королева подозвала Гито и приказала ему собрать гвардейцев, мушкетеров и шеволежеров. Король сел на лошадь и поехал впереди их. Племянница кардинала Мазарини и придворные дамы сели в карету.
Тотчас же они отправились в Вер. Армия следовала сзади. До Вера оставалось только десять льё, и, стало быть, войска могли подойти к крепости часа через три или четыре после короля. Армию хотели поставить на левом берегу Дордони.
Королю было только двенадцать лет, но он уже превосходно ездил верхом, ловко управлял лошадью и отличался той фамильной гордостью, которая впоследствии сделала его самым требовательным из европейских королей в отношении этикета. Воспитанный на глазах королевы, но угнетаемый вечной скаредностью кардинала, который заставлял его нуждаться в самом необходимом, он с бешеным нетерпением ждал, когда пробьет час его совершеннолетия, которое наступало 5 сентября будущего года, и иногда в его детских капризах уже проявлялось то королевское своеволие, которым он отличался впоследствии. Эта экспедиция ему очень нравилась: он переставал считаться мальчиком, учился военному делу, привыкал пользоваться королевской властью.
Он гордо ехал то у кареты, причем кланялся королеве и заглядывался на госпожу де Фронтенак, в которую (как уверяли) он был влюблен; то впереди гвардии, разговаривая с маршалом де Ла Мельере и со старым Гито о походах Людовика XIII и подвигах покойного кардинала.
Беседуя и подвигаясь вперед, они увидели наконец башни и галереи крепости Вер. Погода была превосходная, местоположение — живописное. Солнце золотило реку косыми лучами; можно было подумать, что двор едет на прогулку; королева казалась веселой и довольной. Король ехал между маршалом де Ла Мельере и Гито и смотрел на крепость, в которой не было видно движения, хотя, по всей вероятности, часовые, расхаживавшие около башен, видели блестящий авангард королевской армии.
Карета королевы поехала побыстрее и поравнялась с королем.
— Послушайте, — сказал Мазарини маршалу, — меня удивляет одна вещь.
— Какая, монсеньер?
— Обыкновенно, мне кажется, коменданты должны знать, что происходит около их крепостей, и, когда королю угодно удостоить крепость посещением, они должны выслать, по крайней мере, депутацию.
— Ну, — сказала королева, засмеявшись громко, но принужденно, — что за церемонии! Они совершенно не нужны, я требую только верности.
Маршал закрыл лицо платком, чтобы скрыть если не гримасу, то во всяком случае желание ее сделать.
— Но в самом деле, они там не шевелятся! — сказал юный король, недовольный таким забвением правил этикета, на котором он впоследствии строил все свое величие.
— Государь, — отвечала Анна Австрийская, — господа де Ла Мельере и Гито скажут вам, что первая обязанность всякого коменданта, особенно во враждебной стране, — это опасаться всяких неожиданностей, держаться осторожно за стенами, чтобы его не захватили врасплох. Разве вы не видите на цитадели ваше знамя, знамя Генриха IV и Франциска I?
И она гордо указала на эту знаменательную эмблему, которая доказывала, что королева не обманывается в своих надеждах.
Кортеж подвигался вперед; вдруг ехавшие увидели земляное укрепление, которое, по-видимому, было сооружено очень недавно.
— Ага, — сказал маршал, — видно, комендант действительно знаток своего дела! Аванпост выбран удачно и ретраншемент ловко очерчен.
Королева выглянула из кареты, а король приподнялся на стременах.
Один часовой ходил по укреплению, построенному в виде полумесяца, которое, впрочем, казалось таким же пустынным и безмолвным, как и крепость.
— Все равно, хотя я не солдат, — сказал Мазарини, — хотя вовсе не знаю военных обязанностей коменданта, однако такое пренебрежение к особе короля кажется мне очень странным.
— Во всяком случае поедем вперед, — сказал маршал, — и узнаем, что это значит.
Когда маленький отряд подъехал шагов на сто к укреплению, часовой, до сих пор ходивший взад и вперед, остановился, посмотрел и закричал:
— Кто идет?
— Король! — отвечал де Ла Мельере.
Анна Австрийская ожидала, что при этом одном слове выбегут солдаты, поспешно явятся офицеры, опустятся мосты, отворятся ворота и заблещут приветственно поднятые шпаги.
Ничего этого не было.
Часовой отставил назад правую ногу, согнул в колене левую, уставил мушкет на сошке и, направив его на прибывших, закричал громким и твердым голосом:
— Стой!
Король побледнел от гнева; Анна Австрийская закусила губы до крови; Мазарини пробормотал итальянское ругательство, очень неприличное во Франции, но от которого он не мог отвыкнуть; маршал только взглянул на их величества, но очень красноречиво.
— Люблю меры предосторожности, когда они предпринимаются для службы мне, — сказала королева, стараясь обмануть себя. Хотя лицо ее казалось спокойным, однако в душе она начинала беспокоиться.
— А я люблю уважение к моей особе, — прошептал юный король, не сводя глаз с бесстрастного часового.
XIV
Между тем крик часового «Король! Король!», в котором прозвучало скорее обычное известие, чем знак почтения, повторенный двумя или тремя голосами, долетел до крепости. На крепостной стене показался человек, за ним выстроился весь гарнизон.
Этот человек поднял свой командирский жезл; тотчас же барабаны забили поход, солдаты взяли на караул, глухо и торжественно прозвучал орудийный выстрел.
— Видите, — сказала королева, — вот они исполняют свою обязанность. Лучше поздно, чем никогда. Поедем.
Комментариев нет