— Да я и даю тебе письмо от имени принцессы. Не угодно ли вашему высочеству подтвердить слова мои? — прибавил Каноль, обращаясь к Клер. — Вы изволите знать, сколь нужно, чтобы письмо было доставлено без замедления.
— Отправить письмо! — сказала самозванная принцесса гордо и величественно.
Касторен поклонился до земли и вышел.
— Теперь, — сказала Клер, простирая к Канолю молитвенно сложенные руки, — вы уйдете, не правда ли?
— Извините… — отвечал Каноль, — но ваш сын…
— Да, правда, — сказала Клер с улыбкой, — вы сейчас увидите его.
Действительно, едва виконтесса успела выговорить эти слова, как кто-то, по обычаю того времени, начал царапать ее дверь. Моду стучаться таким образом ввел, по-видимому, из-за своей любви к кошкам, кардинал Ришелье. Во время продолжительного его владычества все царапали дверь его высокопреосвященства; потом царапали дверь господина де Шавиньи, который имел право на это наследство уже потому, что был порождением кардинала; наконец, царапали дверь Мазарини. Стало быть, следовало царапать дверь принцессы Конде.
— Идут! — сказала Клер.
— Хорошо, — отвечал Каноль, — я принимаю официальный вид.
Он отодвинул стол с креслом, взял шляпу и почтительно стал шагах в четырех от кровати.
— Войдите! — крикнула принцесса.
Тотчас в комнату вошла самая церемонная процессия, какую можно себе вообразить. Тут были женщины, офицеры, камергеры — все, кто составлял двор принцессы.
— Ваше высочество, — сказал старший камердинер, — уже разбудили монсеньера герцога Энгиенского, теперь он может принять посланного его величества.
Каноль взглянул на виконтессу. Взгляд этот очень ясно сказал ей: «Так ли мы условились?»
Она очень хорошо поняла этот взор, полный мольбы, и, вероятно, из благодарности за все, что сделал Каноль, или, может быть, из желания посмеяться над присутствующими (такие желания кроются вечно в сердце самой доброй женщины) она сказала:
— Приведите сюда господина герцога Энгиенского, пусть господин посланный увидит моего сына при мне.
Ей тотчас повиновались и через минуту привели принца.
Мы уже сказали, что, наблюдая за малейшими подробностями последних приготовлений принцессы к отъезду, барон видел, как принц бегал и играл, но не мог видеть его лица. Каноль заметил только его простой охотничий костюм. Теперь же он подумал, не могли ведь переодеть принца в великолепное шитое платье лишь для того, чтобы показать ему. Предположение, что настоящий принц уехал с матерью, превратилось в уверенность. Он молча в продолжение нескольких минут рассматривал наследника знаменитого принца Конде, и насмешливая, хотя и почтительная, улыбка появилась на его устах.
Низко кланяясь, Каноль сказал:
— Я очень счастлив, что имею честь выразить свое почтение вашему высочеству.
Госпожа де Канб, с которой мальчик не спускал своих больших глаз, сделала ему знак, чтобы он кивнул в ответ. Тут ей показалось, что Каноль следит за подробностями этой сцены с чересчур насмешливым видом.
— Сын мой, — сказала она с рассчитанной злобой, заставившей вздрогнуть барона, который уже по движению губ виконтессы догадался, что сейчас станет жертвой какого-нибудь женского предательства, — сын мой, офицер этот — барон де Каноль, посланный его величества; дайте ему поцеловать руку.
По этому приказанию Пьерро, достаточно обученный предусмотрительным Ленэ, который, как и обещал принцессе, взялся воспитать его, протянул руку, которую он не успел — да и не мог — превратить в руку дворянина. Каноль был принужден при скрытом смехе всех присутствующих поцеловать эту руку, которую самый недальновидный человек, а уж никак не барон, не признал бы за аристократическую.
— О, виконтесса, — прошептал он, — вы дорого заплатите мне за этот поцелуй!
И он поклонился, почтительно благодаря Пьерро за честь, которой удостоился.
Потом, понимая, что после этого последнего испытания ему невозможно более оставаться в комнате дамы, он повернулся к виконтессе и сказал:
— Мадам, на сегодня мои обязанности закончены, и мне остается только попросить позволения уйти.
— Извольте, сударь, — отвечала Клер, — вы видите, мы все здесь ведем себя очень тихо; стало быть, вы можете почивать спокойно.
— Но мне нужно еще испросить у вашего высочества величайшую милость.
— Что такое? — спросила Клер с беспокойством, так как по голосу Каноля поняла, что тот хочет отомстить ей.
— Наградите меня тою же милостью, которой удостоил меня сын ваш.
На этот раз виконтесса была поймана: нельзя было отказать королевскому офицеру, который просил такой награды при всех. И госпожа де Канб протянула барону дрожащую руку.
Он подошел к кровати, как приблизился бы к трону королевы, взял протянутую ему руку, стал на одно колено, и мягкую, белую, трепетную кожу обжег долгий поцелуй, который все приписали его уважению к принцессе. Одна виконтесса знала, что это пламенное выражение любви.
— Вы мне обещали, даже поклялись мне, — сказал Каноль вполголоса, вставая, — что не уедете из замка, не предупредив меня. Надеюсь на ваше обещание, на вашу клятву.
— Надейтесь, барон, — отвечала Клер, падая на подушку почти без чувств.
Каноль вздрогнул от волнения, что слышалось в ее голосе, и старался в глазах прелестной пленницы найти подтверждение своих надежд. Но очаровательные глазки виконтессы были плотно закрыты.
Каноль подумал, что в закрытых сундуках обыкновенно хранятся драгоценнейшие сокровища, и пришел в восторг.
Невозможно описать, как провел ночь наш дворянин; невозможно рассказать ни о том, как бодрствование и сон слились для него в одно нескончаемое мечтание, во время которого он вновь и вновь перебирал в уме подробности невероятного приключения, сделавшего его обладателем сокровища, о каком не мог бы мечтать ни один скупец; ни о планах, которые он строил на будущее, стараясь представить его согласно расчетам своей любви и прихотям своей фантазии; ни о доводах, с помощью которых он убеждал себя, что поступает правильно. Все это, повторяем, было бы делом невозможным, ибо сумасшествие утомительно для всех умов, кроме ума самого сумасшедшего.
Каноль заснул поздно, если только можно назвать сном последовавшие за его ожиданием лихорадочные сновидения. Но свет едва заиграл на верхушках тополей и не озарил еще красивые пруды, где спали широколистые кувшинки, цветы которых раскрываются только под лучами солнца, как барон уже соскочил с постели, поспешно оделся и пошел в сад. Прежде всего двинулся он к тому крылу замка, в котором жила принцесса, прежде всего взглянул на окна ее спальни. Пленница не ложилась еще спать или уже встала, потому что спальня ее освещалась ярким светом, непохожим на огонь обыкновенного ночника, который не смог бы пробиться сквозь плотные камчатые занавески. Увидев такое освещение, Каноль остановился; в ту же секунду в уме его родились тысячи безрассудных предположений. Прервав прогулку, он подошел к цоколю статуи, который мог достаточно скрыть его, и начал, наедине со своей мечтой, этот вечный диалог влюбленных сердец, которые видят предмет своей любви во всех поэтических проявлениях природы.
Комментариев нет