Я вновь сосредоточился на гиганте.
– Если я разрешу Гарри снять с тебя цепи, ты будешь паинькой?
Он кивнул в той же манере, как и качал головой: вниз, вверх, вновь к середине. Странные его глаза все смотрели на меня. В них застыла умиротворенность, которой я, однако, боялся довериться. Рукой я дал сигнал Гарри, подошел, чтобы разомкнуть цепи. Теперь он не выказывал никаких признаков нервозности, даже когда опустился на колени между огромными ногами Коффи, чтобы снять ножные кандалы, и мне как‑то полегчало. Гарри нервировало присутствие Перси, а интуиции Гарри я доверял. Собственно, я доверял интуиции всех постоянных сотрудников блока Е, за исключением Перси.
Перед всеми новоприбывшими я произношу короткую установочную речь, но в случае с Коффи я заколебался. Мне казалось, что по умственному развитию он ближе к дебилу, чем к нормальному человеку.
Пока с Коффи снимали цепи, кандалы, наручники, он стоял не шевелясь, спокойный, как першерон. Когда Гарри вышел из камеры, я вновь оглядел своего нового подопечного и постучал пальцем по папке.
– Ты можешь говорить, здоровяк?
– Да, сэр босс, я могу говорить. – Голос густой, грохочущий, вызывающий ассоциации с ревущим тракторным двигателем. Говорил Коффи без южного акцента, но фразы строил как южанин. С одной стороны, он жил на Юге, с другой – не стал его частью. Вроде бы я не мог назвать его безграмотным, но и образования он явно не получил. В речи его, как и во многом другом, присутствовала какая‑то тайна. А более всего меня тревожили его глаза, полные отстраненной умиротворенности, словно мыслями он был далеко, очень‑очень далеко.
– Тебя зовут Джон Коффи.
– Да, сэр босс, совсем как напиток, только буквы другие.
– Так ты можешь произносить слова по буквам? Читать и писать?
– Только свою фамилию, босс, – искренне ответил он.
Я вздохнул, а потом произнес установочную речь в сокращенном варианте. Я уже понял, что лишних хлопот Коффи нам не доставит. Но в своем предположении оказался прав и не прав одновременно.
– Меня зовут Пол Эджкомб. Я старший надзиратель блока Е, здешний начальник. Если тебе что‑то надо, обращайся ко мне по имени. Если меня нет, зови этого человека. Его зовут Гарри Тервиллигер. Можешь звать также мистера Стэнтона или мистера Хоуэлла. Ты это понимаешь?
Коффи кивнул.
– Само собой, ты можешь получать только то, что мы сочтем нужным для тебя. У нас не отель. Тебе это понятно?
Вновь он кивнул.
– Местечко здесь тихое, здоровяк. Не то что остальная тюрьма. Ты да Делакруа – вот и все наши постояльцы. Работать тебе не придется, сиди себе на койке. У тебя будет время все обдумать (слишком много времени для большинства из них, но этого я им никогда не говорил). Иногда мы включаем радио, если вы ведете себя примерно. Ты любишь радио?
Он кивнул, но с некоторым сомнением, словно не очень‑то знал, что такое радио. Позднее я выяснил, что в принципе так оно и было: Коффи узнавал то, с чем сталкивался раньше, но в промежутках забывал, что это такое. Он мог назвать персонажей передачи «Наше веселое воскресенье», но даже о предыдущем выпуске у него сохранялись самые смутные воспоминания.
– Будешь вести себя как полагается, тебя будут все время кормить и ты никогда не увидишь одиночную камеру в конце коридора. Не наденут на тебя и брезентовую смирительную рубашку с пуговицами на спине. Два часа в день, с четырех до шести, ты будешь гулять во дворе. Исключение составляют субботы, в этот день заключенные других блоков играют в футбол. Свидания тебе разрешены по воскресеньям, если кто‑то захочет тебя повидать. Есть такие?
Коффи покачал головой.
– Нет, босс.
– А твой адвокат?
– Кажется, я его больше не увижу. Адвоката назначил мне суд. Не верю, что он сумеет найти сюда дорогу.
Я пристально всмотрелся в его лицо, стараясь понять, шутит он или нет. Вроде бы не шутил. Другого я, собственно, и не ожидал. Кассационные жалобы не для таких, как Коффи. Они предстают перед судом, а потом мир забывает о них до того момента, как в газете появляется короткое сообщение о казни некоего гражданина на электрическом стуле. Легче, конечно, держать в узде человека, который с нетерпением ожидает воскресенья, когда к нему могут прийти жена, дети, друзья. Если есть необходимость держать его в узде. В случае с Коффи таковая отсутствовала, и это не могло не радовать. Очень уж здоровенный достался нам осужденный.
Я попытался усесться поудобнее, понял, что кое‑каким частям моего тела станет лучше, если я встану. И встал. Коффи подался назад, освобождая мне место.
– Относиться к тебе тут могут как хорошо, так и плохо. Все зависит только от тебя, здоровяк. Должен сказать, что и ты можешь сильно облегчить нам жизнь, тем более что конец все равно один и тот же. Что ты заслужил, то и получишь. Есть вопросы?
– Вы не гасите свет после отбоя? – без запинки спросил Коффи, словно только этого и ждал.
Я вытаращился на него. От новичков блока Е мне доводилось слышать самые странные вопросы (однажды меня спросили размер груди моей жены), но такого мне еще не задавали ни разу.
Коффи застенчиво улыбнулся, словно хотел сказать: понимаю, что вы принимаете меня за придурка, но не могу не спросить.
– Дело в том, что я иногда боюсь темноты. Особенно если оказываюсь в незнакомом месте.
Я посмотрел на него (бояться при его‑то габаритах), чувствуя, что слова Коффи не оставляют меня равнодушным, и мысленно облегченно вздохнул: если видишь в осужденных что‑то человеческое, значит, они не предстанут перед тобой в своей темной ипостаси, не дадут вырваться демонам, что прячутся у них в душе.
– По ночам тут довольно светло, – ответил я. – Половина ламп на Миле горит с девяти вечера до пяти утра. – Тут я понял, что он понятия не имеет, о чем я вещаю. Ему все одно, что Зеленая миля, что Миссисипи. – В коридоре, – уточнил я.
Коффи удовлетворенно кивнул. Возможно, он не знал и что такое коридор, но мог видеть двухсотваттные лампы, забранные решетчатыми колпаками.
А потом я сделал то, чего раньше никогда не бывало: протянул Коффи руку. Даже сейчас не могу объяснить, почему я так поступил. Может, из‑за его вопроса о лампах. Тервиллигера, к вашему сведению, аж перекосило. А Коффи аккуратно пожал мою руку, она просто исчезла в его лапище, и на том наша первая беседа окончилась. В мою ловушку угодил еще один мотылек.
Я вышел из камеры. Гарри задвинул дверь и запер ее на оба замка. Коффи постоял мгновение‑другое, словно не зная, что делать дальше, и сел на койку, зажав руки между колен и наклонив голову, как человек, который о чем‑то скорбит или молится. А потом своим громовым голосом произнес две фразы. Услышал я их совершенно отчетливо и, хотя тогда я еще знал не слишком много о его проступке (в этом в принципе нет необходимости, если тебе надлежит только кормить человека да приглядывать за ним до того момента, когда ему придется расплачиваться за содеянное), по моей спине пробежал холодок.
Комментариев нет