Гройс повернулся на голос. Движения давались ему с трудом, но без боли, словно он плыл в тугой воде.
– Вот, выпейте.
Ему приподняли голову, хотя с этим он бы справился и сам, и влили в рот несколько глотков воды. Жидкость потекла по подбородку, и старик раздраженно оттолкнул чашку – слава богу, хоть правая рука оказалась свободна.
– Где я? – просипел он.
– В моем доме.
Женщина лет пятидесяти в темно‑синем платье заботливо склонилась над ним, поправила одеяло. В памяти что‑то промелькнуло.
– Я вас видел. Ира?
– Ирма.
Гройс попытался сесть. Снова звякнуло, и старик уставился на цепочку, соединявшую его запястье со спинкой кровати.
– Вынужденная мера, – сказала женщина, опустившись на край постели. – Непродолжительная.
– Вынужденная? Что происходит?
Одно из правил Гройса гласило: всегда притворяйся слабее, чем ты есть. Пусть противник недооценивает тебя. В нужный момент ты воспользуешься его заблуждением.
Но сейчас ему не приходилось играть: он и впрямь чувствовал себя беспомощным. Как медуза, вытащенная на берег. Глупое склизкое желе, не способное преодолеть и пары метров до спасительной кромки моря.
Больше всего беспокоили не наручники – в конце концов, оказываться прикованным Гройсу было не впервой. Мучил провал в памяти. Он не помнил, как попал сюда. Тротуар… июньский пух летит отовсюду… Набухшие чернильные гроздья сирени, шум машин…
Гройс мысленно проделал путь из сквера домой заново. Но воспоминания обрывались на том месте, где он приветственно кивнул знакомому продавцу в палатке с фруктами.
– Как я здесь оказался? Потерял сознание на улице?
– Почти, – отозвалась женщина после небольшой заминки. – Вам нужно поесть. Я принесу бульон.
Она встала, разгладила подол. Жест этот почему‑то насторожил старика. Едва она вышла, он откинулся на подушку, закрыл глаза, выровнял дыхание.
Ирма вернулась очень быстро. Старик разглядывал сквозь неплотно сомкнутые веки, как она ставит поднос на стул рядом с кроватью, садится, снова и снова проводит ладонью по темно‑синей ткани, разгоняя волны мелких складок. И вдруг осознал, отчего ему не нравится этот жест. Он вызывал в памяти одного его давнего знакомого, страдавшего неврозом навязчивых состояний.
– Поешьте. А затем поговорим.
Что ж, это его устраивало. Гройс сел и покорно принял из ее рук поднос с пиалой.
Позже он думал, что именно тогда упустил свой шанс. Рядом был стул, а на коленях поднос, пусть и легкий, но с острыми углами – ударить ее в висок, повалить на кровать, придушить до потери сознания. Старик был далек от мысли, что о нем заботится добрая самаритянка. Его приковали к кровати. Никакими куриными бульонами не залить тот факт, что он здесь пленник.
Но вместо того, чтобы нанести удар, Гройс продолжал молча глотать теплую жидкость. «У нее может не быть с собой ключа от наручников», – прикидывал он. Но главное, не было уверенности, что хватит сил одолеть эту бабу. Черт знает, какую гадость ему вкололи: во внезапный обморок без химических веществ он не верил.
– Я буянил? – спросил он с добродушной улыбкой и подергал левой рукой. Цепочка зазвенела.
– Доешьте, – суховато посоветовала женщина.
Что ж, на провокации не поддается. Ладно. Будем пока играть по твоим правилам.
Короткий период, когда Гройс был полностью дезориентирован, прошел, и теперь он вытягивал информацию из всего, что видел и слышал.
Первое и самое главное: звуки. Их почти нет, вернее, нет привычного сопровождения его жизни: неумолчного гула московских трасс. В приоткрытую форточку доносились птичьи трели, шумела листва – и только.
Дом. Частный. На отшибе или в очень тихом месте, судя по тому, что он глотает свой бульон уже десять минут и за это время не услышал ничего даже отдаленно похожего на голоса или мотор автомобиля.
Второе – комната. Светелка, в которой всей обстановки – лишь его кровать и стул. Даже ковра на полу нет. Два окна, завешенных скучными бежевыми шторами, довольно плотными, хоть и пропускающими дневной свет. Под потолком качается лампа в молочно‑белом коконе абажура. Дверь плотно закрыта.
Она забрала у него пиалу с остатками бульона, поднялась и прежде чем уйти, ногой отодвинула стул на середину комнаты. Так, чтобы он не мог дотянуться.
– Теперь давайте побеседуем. – Вернувшись, Ирма села не на кровать, а на стул, в некотором отдалении от него. – Вы меня вспомнили?
– В общих чертах, – соврал Гройс. – Вы приходили ко мне два?.. три дня назад?
– Четыре, – она любезно улыбнулась. – Помните, о чем я вас просила?
Настала очередь Гройса улыбаться:
– Вы не просили. Вы предложили сделку.
– И вы отказались.
Ладони ее лежали на коленях – длинные пальцы, скромный бежевый лак на овальных ногтях. Спокойное достоинство во всем облике. Лишь помада, на взгляд Гройса, была ярковата – неожиданное пятно фуксии на бледном лице. Из украшений только брошь на платье: светло‑желтые листья и ягоды из янтаря.
– Я не торгую своей биографией.
Женщина понимающе кивнула и сложила губы в сочувственную полуулыбку.
– Боюсь, теперь у вас нет выбора.
– Почему?
– Условия поменялись, Михаил Степанович. Вы сами не замечаете?
Она с еле уловимой издевкой обвела рукой комнату. Гройс начал что‑то понимать.
– Хотите сказать, вы приволокли меня сюда, чтобы я рассказывал вам подробности своей трудной судьбы? В самом деле?
Он захохотал и смеялся, пока в горле не запершило.
Ирма терпеливо ждала, и, когда стало тихо, сказала:
– Взаимная откровенность – залог успеха нашего сотрудничества…
– Давайте‑ка без лозунгов, – оборвал старик.
Он начал злиться. При первой встрече она показалась ему странной, как бывают странны очень целеустремленные люди, но никак не глупой. Теперь он внес поправку в свое первое впечатление. Дура. Законченная. Из тех легко стервенеющих баб, которые без угрызений совести переедут машиной соседскую шавку, если та вздумает гадить им на газон. Сколько времени он провел без сознания? В комнате часов не было. Его собственные наручные часы, очевидно, находились там же, где его костюм.
Интересно, Ирма сама переодевала его? Или у нее был помощник? Не так‑то просто ворочать безвольное тело.
Морщилась она, когда снимала с него носки? На несколько секунд Гройс пожалел о своей чистоплотности. Представив, как со стуком падает на пол ботинок и в нос Ирме шибает удушливая вонь, он даже развеселился. Баба‑то чистюля. Из тех, у кого в сортире миллион освежителей воздуха, но она все равно каждый раз в хозяйственном покупает новый и никак не может остановиться.
Какой сегодня день? Гройс дотронулся подбородка и вздрогнул: пальцы кольнула короткая щетина. Выходя из дома во вторник, он был чисто выбрит – получается, сегодня уже среда.
Сутки. Он лежит здесь сутки.
– Вернемся к откровенности, – ровным голосом произнесла Ирма, ничем не выдавая своего раздражения. – Возможно, вы забыли то, что я вам рассказывала о себе. Давайте напомню. Пятнадцать лет я пишу детективные романы. Две книги в год. Сорок тысяч твердого тиража стабильно расходятся в первый же месяц продаж. Вы понимаете, что это значит?
Комментариев нет