Нет, это уже слишком!
– Где Мэри?
– Я велел ей собрать вещи и вызвал экипаж. Она уже должна быть на вокзале.
Я сжала зубы.
– Что у тебя с лицом, Тереза?
Он еще и издевается!
– Слишком много вас в моей жизни в последнее время.
– Скоро будет еще больше.
– Что?!
Я вцепилась в обивку сиденья. А что голос вышел слегка сиплым – это я не нарочно.
На его губах заиграла недобрая улыбка.
– Забираю жену в родовое поместье.
– Вы со мной развелись, – напомнила я.
– А ты нет.
– Это дело времени.
– Именно. Я свое время ценю. – Анри сложил руки на груди, прикрыл веки и откинулся на спинку сиденья. В его расслабленность я ни на минуту не поверила. Затаившийся лев, вот он кто. – Когда прочно уверишься в том, что готова поставить подпись, верну тебе бумаги.
Я вздрогнула, точно в лицо плеснули ледяной водой. Вдоль позвоночника обернулась холодная цепь страха, заставляя выпрямиться, словно меня вздернули и растянули по спинке сиденья. В шкатулке с документами хранился засушенный лунник, пирамидка Фрая и серьги. Конечно, Ивар говорил, что передатчик настроен на меня, а противоядие и веер лежали в другом месте, но это не отменяло того, что Анри Феро снова бесцеремонно и походя вторгался в мою жизнь так, словно был моим супругом не только на бумаге, но и на деле. Словно имел на меня все права. Да даже если бы имел!
– Вы что, рылись в моих вещах? – прошипела я.
Он лениво приоткрыл глаза.
– Судишь по себе?
Перед глазами мелькнула шахматная доска, рассыпавшиеся по покрывалу досье на меня, на брата, на остальных. Письмо Итана Аддингтона, в котором предлагались скупые варианты решения судьбы Винсента и моей. Услышала какой‑то странный звук – горловой, резкий и не сразу поняла, что крик принадлежит мне. Я бросилась на мужа, как простая девица, – кошкой, готовой вцепиться в лицо.
Анри вмиг перехватил мои руки, завел за спину и крепко прижал к себе – совсем как в нашу первую беседу в Мортенхэйме: помнится, тогда я тоже собиралась расцарапать его мужественную физиономию. Почувствовав кольцо стальных объятий, задергалась, едва не стукнувшись лбом о стенку, больно ушибла локоть о дверцу, но так ничего и не добилась. Разве что оказалась теснее вплавлена в мощную грудь мужа, с вывернутыми за спину руками и запрокинутой головой. Сам он ни капельки не вспотел, хотя, чтобы меня удержать, ему пришлось знатно согнуться, даже несмотря на высокую крышу экипажа.
– Если будешь продолжать ерзать, – губы его были непростительно близко от моих, – я напомню о другой стороне супружеских обязанностей.
Я вспыхнула от корней волос и до кончиков пальцев. Внутри тоже полыхало – от злости, стыда и досады. А еще от бессовестно‑сладкого предвкушения, которое прокатилось по телу горячей волной и отозвалось предательской дрожью. Сжимая зубы, я замерла в его объятиях, как ранее на сиденье под властью золотой мглы. Дышать было тяжело, платье казалось тесным и жестким, особенно в ставшей чувствительной груди, но куда тяжелее было выносить близость Анри. Прикинув, получится ли цапнуть мужа зубами за подбородок, я все‑таки решила не искушать судьбу и окончательно притихла, стараясь выровнять дыхание. Получалось не очень.
– Прежде чем нападать, – он наклонился к самому уху, – убедись, что знаешь, куда бить.
О, в этом вам точно равных нет.
– Учту, – процедила я, – а теперь будьте так любезны… Уберите руки!
Анри хмыкнул мне в макушку.
– Чтобы ты воспользовалась советом? Не очень‑то хочется рисковать.
В подтверждение своих слов он на миг освободил мои запястья, чтобы перехватить их спереди. Теперь моя щека прижималась к груди мужа, но удобнее от этого не стало. Во всех смыслах. Сердце билось глухо, отчаянно, словно заведенное сумасшедшим часовщиком. И его голос, за недолгие месяцы самообмана ставший непростительно родным, отозвался внутри холодом и отрезвляющей болью:
– Поставь подпись, Тереза. Возвращайся в Энгерию, и ты никогда больше обо мне не услышишь.
– Или что? – глухо спросила я.
– Или я запру тебя в Лавуа до конца твоих дней.
– Мы в Вэлее, милорд. Помните?
– В Вэлее тоже есть свои прелести. Например, если женщина предпочитает уединение в графстве мужа, никто не станет ее осуждать. Или пытаться его нарушить.
Отчаянно хотелось вырваться. Взглянуть в эти жестокие глаза, рассказать все как есть – и пусть даже на краткий миг увидеть мелькнувшее в них удивление, которое сменится… сменится ли?.. разочарованием в собственной неотразимости: не разглядел, не почувствовал, упустил. Но я промолчала, потому что Анри был мне нужен. Воротило меня сейчас знатно – больше от себя, чем от него. Экипаж слегка потряхивало на брусчатке, чем ближе к вокзалу, тем громче становилась за окном жизнь, моя же сосредоточилась в крохотной точке внутри, за которую я держалась. Я – Тереза Биго. Неважно, что я говорю и что делаю, это лишь игра. Что‑то вроде роли на сцене, как у Луизы, которая потом забудется, как страшный сон.
– Подпись я поставлю хоть сейчас. – Когда все‑таки заговорила, голос звучал холодно и жестко. Как должен. Каким он был всегда. – Но в Энгерию пока вернуться не могу.
Почувствовав, что Анри больше меня не удерживает, я отодвинулась и опустилась на сиденье. Точнее, свалилась, как куль с мукой, без сил и малейшей возможности подняться, руки и ноги были просто ледяными, тогда как сама вся горела. Взгляд мужа, напротив, был холодным и жестким. Я чувствовала себя насекомым на стеклышке микроскопа: если бы Анри мог просветить во мне каждую косточку силой хэандаме, смертоносные лучи уже пронзали бы тело насквозь.
– И что же тебе мешает?
Я облизнула пересохшие губы и отвела взгляд. Всевидящий, помоги.
– Я не вернусь в Лигенбург, – понизила голос, как если бы кто‑то мог нас подслушать. – И уж тем более в Мортенхэйм. Винсент в два счета меня раскусит, а если он поймет, что я… иногда позволяю себе…
Не договорила. Даже щеки не загорелись, наоборот – кровь отхлынула от лица. И не только от лица, словно вся она собралась в области сердца, которое до сих пор не взорвалось лишь каким‑то чудом. Меня колотило и раздирало изнутри от напряжения. От невозможности сбросить мерзкую маску, налипшую на лицо, вытряхнуть из себя горький пепел притворства. Пыталась думать о цели, но вместо этого в голове творился какой‑то сумбур. Прав был Ивар, когда говорил, что мне придется выбрать – чувства или цель.
– Не желаешь сидеть в Мортенхэйме, будешь сидеть в Лавуа. Подальше от многочисленных соблазнов. Только учти, в моем доме расслабляться привычным образом не получится.
– Да как вы… – я осеклась: под наливающимся тяжестью золота взглядом стыла кровь. В детстве увидела, как сын конюха насаживает на деревянные шпажки живых стрекоз. Мальчишка свалился с балки на сеновале – доска под ним моими стараниями шустро истлела и проломилась. Он сломал ногу и больше таким не занимался, но сейчас меня не покидало ощущение, что такой стрекозой стала я. А шпажкой – взгляд Анри, который ощущала всей кожей. Обжигающий, как свежая зола.
Комментариев нет