Тесс Герритсен

Я знаю тайну

Джейн Риццоли и Маура Айлз – 12

Аннотация

Убита молодая женщина, владелица киностудии, снимавшая фильмы ужасов. После смерти кто‑то вырезал у нее глаза и положил ей в руку. Причина смерти неясна, никаких видимых повреждений, вскрытие ничего не показывает. Одновременно происходит второе убийство – на пристани найден молодой мужчина с тремя стрелами в груди. Та же история: стрелы воткнуты посмертно, причина смерти непонятна… Задача, стоящая перед детективом Джейн Риццоли и патологоанатомом Маурой Айлз, кажется неразрешимой. Но на вскрытии Мауру внезапно осеняет догадка, и чтобы убедиться в том, что ее теория верна, она решает встретиться с католическим священником, с которым их когда‑то связывали близкие отношения. Выясняется, что у обеих жертв день рождения совпадает с днем памяти одного из христианских мучеников по церковному календарю…

Божественной Маргарет Рули посвящается

* * *

ТЕСС ГЕРРИТСЕН‑врач и писательница. Ее роман «Жатва» занял высокое место в списке бестселлеров, публикуемом «Нью‑Йорк таймс». После нескольких столь же успешных остросюжетных детективов на медицинские темы Герритсен направила свой литературный талант в судебную сферу, создав замечательную серию о Джейн Риццоли и Мауре Айлз, по которой компания TNT создала телесериал с Энджи Хармон и Сашей Александер в главных ролях. В дальнейшем Герритсен ушла из медицины, целиком посвятив себя литературе. В настоящее время писательница живет в штате Мэн.

Развлечение, ускоряющее пульс.

The Philadelphia Inquirer

Невероятно напряженное, стремительно развивающееся действие ведет к пугающей развязке.

People

Герритсен обладает воображением, позволяющим ей показывать столь глубокие и пугающие пласты человеческого поведения, что в сравнении с нею Э. А. По и Г. Ф. Лавкрафт кажутся благочестивыми моралистами.

Chicago Tribune

Роман, леденящий кровь…

The Toronto Star

Утонченная, захватывающая проза… создает высокий уровень страха и возбуждения.

Chicago Tribune

1

Когда мне было семь лет, я узнала, как важно плакать на похоронах. В тот летний день в гробу лежал мой двоюродный дед Орсон, который более всего запомнился своими вонючими сигарами, дурным запахом изо рта и невозмутимым пусканием ветров. При жизни он меня почти не замечал, как и я не замечала его, так что я не погрузилась в безутешную скорбь, услышав о его смерти. Не знаю, кому было нужно мое присутствие на похоронах, но семилетнему ребенку не дано выбирать, присутствовать или нет. Вот почему я в тот день ерзала на церковной скамье, скучала и потела в черном платье, недоумевая, почему меня не оставили дома с папой, который идти на похороны категорически отказался. Папа сказал, что будет чувствовать себя лицемером, делая вид, что скорбит по человеку, которого презирал. Я не знала, что означает слово «лицемер», но не сомневалась, что тоже не хочу быть лицемером. Тем не менее я оказалась в церкви, стиснутая между моей матерью и тетей Сильвией, и была вынуждена слушать бесконечные речи людей, воздававших бесцветную хвалу ничем не примечательному дядюшке Орсону. «Гордый и независимый человек, он со всей страстью относился к собственным привычкам! Как он любил свою коллекцию марок!»

Никто не говорил о дурном запахе у него изо рта.

Во время бесконечных заупокойных речей я развлекалась тем, что изучала головы людей, сидящих на скамье передо мной. И обратила внимание, что шляпка тети Донны усыпана перхотью, а дядя Чарли задремал и его парик съехал набок, словно коричневая крыса пыталась сползти по его голове. Я сделала то, что сделала бы любая нормальная семилетняя девочка.

Я рассмеялась.

Реакция последовала незамедлительно. Ко мне стали поворачиваться хмурые лица. Впавшая в ужас мама вонзила пять острых когтей в мою руку и прошипела:

– Прекрати!

– Но у него волосы свалились! Они на крысу похожи!

Ее когти вонзились еще глубже.

– Мы поговорим об этом позднее, Холли.

Дома никакого разговора не состоялось, были только крики и пощечина, и вот так я узнала, как подобает вести себя на похоронах. Узнала, что нужно быть мрачным и помалкивать, а иногда приветствуются и слезы.

Четыре года спустя, на похоронах матери, я сочла необходимым шумно проливать обильные слезы, потому что именно этого все ждали от меня.

Но сегодня, на похоронах Сары Бастераш, я не уверена, ждет ли кто‑нибудь, что я буду плакать. Прошло более десяти лет с того дня, когда я в последний раз видела эту девицу, которую в школе знала как Сару Бирн. Близки мы никогда не были, и я не могу сказать, что ее уход поверг меня в скорбь. По правде говоря, я пришла на ее похороны в Ньюпорт из чистого любопытства. Мне нужно знать, как она умерла. «Такая ужасная трагедия», – бормочут все в церкви вокруг меня. Ее муж отсутствовал в городе. Сара выпила несколько рюмочек и уснула, а на ее прикроватной тумбочке горела свеча. Пожар вспыхнул по чистой случайности. По крайней мере, так говорят свидетели.

Мне хочется в это верить.

Маленькая церковь в Ньюпорте набита битком, заполнена всеми друзьями, которыми Сара успела обзавестись за свою короткую жизнь. Большинство из них я не знала, как не знала и ее мужа Кевина. При более счастливых обстоятельствах он мог бы быть вполне привлекательным, достойным того, чтобы я попыталась очаровать его, но сегодня он выглядит искренне сломленным. Неужели это скорбь делает нас такими?

Я оглядываю церковь и вижу позади себя свою одноклассницу Кейти. Лицо у нее распухло, от слез тушь потекла по щекам. Почти все женщины и многие мужчины плачут, потому что кто‑то поет старый квакерский, гимн «Простые дары», который, похоже, всегда вызывает такую реакцию. На мгновение наши с Кейти глаза встречаются: ее – полные слез и мокрые, мои – холодные и сухие. Я так изменилась со школьных времен, что вряд ли меня можно узнать, но все же она уставилась на меня пронзительным взглядом, будто увидела призрака.