Сначала не было ничего. А потом появилось все.

 ЭТО ВРЕМЯ

Олли улыбается. Он не перестанет улыбаться. Он улыбается самыми разными улыбками, и мне приходится целовать его улыбающиеся губы. Один поцелуй ведет к десяти, пока поцелуи не прерываются бурчанием живота Олли.

Я разрываю поцелуй.

— Думаю, нам стоит съесть что-нибудь.

— Помимо тебя? — Он целует меня в нижнюю губу, а потом нежно прикусывает ее. — Ты вкусная, но несъедобная.

Я сажусь, придерживая одеяло у груди. Сейчас я не готова снова оголяться, несмотря на нашу близость. В отличие от меня Олли совсем не стесняется. Он одним движением встает с кровати и двигается по комнате, совершенно обнаженный. Я прислоняюсь к изголовью и просто наблюдаю, как он двигается — изящно и легко. Теперь он не темный ангел смерти.

Все сейчас другое и, в то же время, такое же. Я все еще Мэдди. Олли все еще Олли. Но каким-то образом мы оба — нечто большее. Я знаю его по-новому. И я чувствую, что меня тоже так знают.

Ресторан расположен на пляже, и наши столики смотрят на океан. Уже поздно — 9 часов вечера, — поэтому мы не можем рассмотреть синеву воды, только гребешки волн, которые накатывают на пляж. Мы слышим их, несмотря на музыку и разговоры вокруг.

— Думаешь, у них есть в меню спинорог? — поддразнивает Олли. Он шутит, что хочет съесть всю рыбу, которую мы встретили во время погружения.

— Предположу, что они не подают государственную рыбу, — говорю я.

Мы оба оголодали из-за активного дня, поэтому заказываем все закуски в меню: поке (тунец, замаринованный в соевом соусе), крабовые котлетки, креветки в кокосовой стружке, пельмени из омаров и свинина калуа. Мы не перестаем касаться друг друга весь ужин. Мы касаемся друг друга между приемами пищи и глотками ананасового сока. Он касается моей шеи, моей щеки, моих губ. Я касаюсь его пальцев, его рук, его груди. Теперь, соприкоснувшись так тесно, мы не можем остановиться.

Передвигаем стулья, чтобы сидеть рядом друг с другом. Он держит мою руку на своем колене, а я его — на своем. Мы смотрим друг на друга и смеемся безо всяких причин. Или по какой-то причине, потому что мир просто кажется удивительным. То, что мы познакомились, влюбились и сошлись — совсем не похоже на то, что мы оба считали возможным.

Олли заказывает вторую порцию пельменей из омаров.

— Из-за тебя я такой голодный, — мурлычет он, поигрывая бровями. Он касается моей щеки, и я краснею. Это блюдо мы едим медленнее, потому что оно последнее. Может если мы просто будем сидеть здесь, если не будем осознавать, что время проходит, то этому слишком идеальному дню не придется заканчиваться?

Когда мы уходим, официантка говорит нам приходить еще, и Олли обещает, что так и будет.

Мы уходим от огней ресторана и направляемся к потемневшему пляжу. Луна прячется над облаками. Мы снимаем обувь, подходим к кромке воды и погружаем кончики пальцев в холодный песок. Волны в ночное время накатывают на берег сильнее и громче, чем в дневное. Чем дальше мы идем, тем меньше народу встречаем, пока не начинает казаться, что цивилизация осталась позади нас. Олли выводит нас на сухой песок, и мы находим местечко, чтобы присесть.

Он берет меня за руку и целует в ладонь.

— Мой папа извинился перед нами после первого избиения. — Он выпаливает предложение на одном дыхании. Секунда уходит на то, чтобы понять, о чем он говорит.

— Он плакал.

Ночь настолько темная, что я больше чувствую, чем вижу, как он качает головой.

— Они усадили нас, и он сказал, что ему жаль. Он сказал, что такого больше не будет. Помню, Кара так злилась, что даже не смотрела на него. Она знала, что он лжец, но я верил ему. Мама тоже верила. Она сказала нам забыть об этом. Она сказала : «Твой отец через многое прошел». Она сказала, что простила его, и мы тоже должны простить.

Он отпускает мою руку.

— Следующий год он не бил ее. Он слишком много пил. Кричал на нее. Кричал на нас всех. Но долгое время не бил.

Я на мгновение задерживаю дыхание и задаю вопрос, который хотела задать.

— Почему она не ушла от него?

Он фыркает, и его голос становится резким.

— Не думай, что я не спрашивал ее. — Он ложится на песок и сцепляет руки под головой. — Думаю, если бы он бил ее чаще, она бы ушла от него. Если бы он был более ублюдочным, может, мы бы в конце концов ушли от него. Но он всегда извинялся, а она всегда ему верила.

Я кладу руку на его живот, нуждаясь в контакте. Думаю, ему тоже это нужно, но он садится, прижимает колени к груди и упирается в них локтями. Его тело принимает форму клетки, в которую я не могу пробраться.

— Что она говорила, когда ты ее спрашивал?

— Ничего. Она больше не говорит об этом. Обычно она говорила, что мы поймем, когда станем старше, когда будем в отношениях.

Я удивляюсь злости в его голосе. Никогда бы не подумала, что он злится на свою маму. На папу, да, но не на нее.

Он снова фыркает.

— Она говорит, что любовь сводит людей с ума.

— Ты в это веришь?

— Да. Нет. Может быть.

— Ты не должен использовать все эти ответы, — говорю я.

Он улыбается в темноте.

— Да, верю.

— Почему?

— В любом случае, я здесь с тобой в Гавайи. Мне нелегко оставлять их с ним наедине.

Я подавляю вину прежде, чем она вырвется на поверхность.

— А ты в это веришь? — спрашивает он.

— Да. Несомненно.

— Почему?

— В любом случае, я здесь с тобой в Гавайи, — отвечаю я, повторяя его слова. — Если бы не ты, я бы никогда не вышла из своего дома.

— Итак, — говорит он, опускает ноги и берет меня за руку. — Чем займемся?

Я не знаю ответа на этот вопрос. Единственное, в чем я точно уверена — мое пребывание здесь с Олли, способность любить его и быть любимой им, для меня все.

— Тогда ты должен уйти, — говорю я. — Там ты не в безопасности. — Я говорю это не потому, что он этого не знает. Он пойман в ловушку тех же воспоминаний о любви, о лучших временах, что и его мама, и этого недостаточно.