– Нет.
– Любой генерал, сознающий свою ответственность, давно бы ее прекратил. Мы сражаемся тут ни за что. – Он повторил: – Ни за что. Даже не за сносные условия мира. – Он махнул рукой в сторону темнеющего горизонта. – С нами уже не станут вести переговоры. Мы тут хозяйничали как Аттила или Чингисхан. Нарушили все договоры и человеческий закон. Мы…
– Это же всё эсэсовцы, – с отчаянием сказал Гребер.
Он встретился с Фрезенбургом, потому что не хотел встречаться с Иммерманом, Зауэром и Штайнбреннером, думал поговорить с ним о старинном мирном городе на реке, о липовых аллеях и о юности, а теперь все стало только еще хуже. Прямо заклятье какое‑то. От других он помощи не ждал, но ждал ее от Фрезенбурга, которого в сумятице отступления давно не видел, – и как раз от него выслушивал теперь то, что покуда не желал признавать, о чем хотел поразмыслить только дома, чего более всего боялся.
– Эсэсовцы, – презрительно бросил Фрезенбург. – Мы только за них сейчас и воюем. За СС, за гестапо, за лжецов и спекулянтов, за фанатиков, убийц и безумцев… чтобы они еще на год остались у власти. За них… а больше ни за что. Война давно проиграна.
Стемнело. Дверь церкви закрыли, чтобы свет не проникал наружу. В окнах виднелись темные фигуры, занавешивающие проемы одеялами. Входы в подвалы и блиндажи тоже маскировали. Фрезенбург глянул в ту сторону.
– Мы стали кротами. В том числе и душевно, черт побери. Больших успехов достигли, ох больших.
Гребер достал из кармана френча початую пачку сигарет, предложил Фрезенбургу. Тот отказался:
– Кури сам. Или забери с собой. У меня курева хватает.
Гребер покачал головой:
– Возьми!..
Фрезенбург бегло усмехнулся и взял сигарету.
– Когда едешь?
– Не знаю. Отпуск пока не подписан. – Гребер глубоко затянулся, выпустил дым. Хорошо, когда есть сигареты. Иногда они даже лучше друзей. Сигареты не сбивают с толку. Они безмолвны и добры. – Не знаю. С некоторых пор я вообще ничего не знаю. Раньше все было ясно, а теперь сплошная неразбериха. Эх, уснуть бы и проснуться в другие времена. Легко сказать, да только так не бывает. Я чертовски поздно начал думать. И гордиться тут нечем.
Тыльной стороной руки Фрезенбург потер шрам на лице.
– Не казнись. Последние десять лет нам крепко забивали уши пропагандой, трудно было расслышать что‑нибудь другое. В особенности то, что не имеет зычного голоса. Сомнение и совесть. Кстати, ты знал Польмана?
– Он преподавал у нас историю и религию.
– Будешь дома, зайди к нему. Может, жив еще. Передай от меня привет.
– Почему бы ему не жить? Он же не солдат.
– Верно.
– Тогда наверняка жив. Ему ведь не больше шестидесяти пяти.
– Передай от меня привет.
– Конечно.
– Мне пора. Будь здоров. Пожалуй, мы больше не увидимся.
– Да, до моего возвращения. А это недолго. Всего три недели.
– Точно. В общем, будь здоров.
– Ты тоже.
Фрезенбург зашагал по снегу прочь, к своей роте, которая стояла в соседней разрушенной деревне. Гребер провожал его взглядом, пока он не исчез в сумраке. Потом пошел обратно. Возле церкви он заметил темный силуэт собаки. Дверь открылась, на миг блеснула узенькая полоска света. Вход завесили плащ‑палатками. Эта чуточка света казалась теплой, едва ли не домашней, если не знаешь, зачем она нужна. Он подошел к собаке. Та метнулась в сторону, и Гребер увидел в снегу возле церкви разбитые фигуры святых. Рядом валялся сломанный велосипед. Их вынесли вон, там, внутри, каждый сантиметр пространства был на счету.
Он пошел дальше, к подвалу, где обретался его взвод. Тусклая вечерняя заря висела за руинами. Чуть в стороне от церкви лежали покойники. В талом снегу нашли еще троих, октябрьских. Они размякли и выглядели уже почти как земля. Рядом лежали другие, скончавшиеся в церкви сегодня под вечер. Эти были еще бледные, враждебные, чужие и пока что непокорные.
4
Они проснулись. Подвал трясло. В ушах гул. Сверху сыпался мусор. Зенитки за деревней неистово громыхали.
– Выходим отсюда! – крикнул кто‑то из недавнего пополнения.
– Спокойно! Свет не зажигать!
– Валим из этой крысоловки!
– Идиот! Куда? Спокойно! Черт побери, вы все еще новобранцы?
Глухой удар снова сотряс подвал. В темноте что‑то рухнуло на пол. С треском полетели осколки камней, грязь и щепки. Тусклые молнии мелькали в отверстии над головой.
– Там людей засыпало!
– Спокойно! Всего‑то кусок стены обрушился.
– Валим! Пока нас тут всех не похоронило!
На фоне бледного подвального входа виднелись фигуры.
– Болваны! – крикнул кто‑то. – Оставайтесь здесь! Здесь нет осколков.
Но его не слушали. Не доверяли неукрепленному подвалу. И были правы, как и те, кто оставался. Это ведь дело случая – тебя может и завалить, и с тем же успехом убить осколком.
Они ждали. Под ложечкой сосало, дышали осторожно. Ждали следующего разрыва. Наверняка поблизости. Но не дождались. Вместо этого несколько раз кряду долбануло гораздо дальше.
– Черт! – выругался кто‑то. – Где наши истребители?
– Над Англией.
– Молчать! – гаркнул Мюкке.
– Над Сталинградом, – сказал Иммерман.
– Молчать!
В паузах меж выстрелами зениток послышался рев моторов.
– Вот они! – крикнул Штайнбреннер. – Наши!
Все навострили уши. Сквозь вой снаружи просачивалась трескотня пулеметов. Затем три разрыва, один за другим. Прямо за деревней. Блеклая вспышка метнулась через подвал, и в ту же секунду внутрь стремительно ворвался свет, белый, красный, зеленый, земля вздыбилась и раскололась бурей грома, молний и тьмы. В утихающих раскатах доносились крики наверху и треск обвалившихся стен подвала. Гребер ощупью выбрался из‑под дождя известки. Церковь, подумал он, чувствуя себя настолько опустошенным, будто состоял из одной только кожи, все остальное из него дочиста выдавили. Вход в подвал уцелел, возник серым пятном, когда ослепленные глаза снова начали видеть. Гребер пошевелился. Он был невредим.
– Черт побери! – сказал Зауэр, совсем рядом. – Прямо под боком. По‑моему, весь подвал разнесло.
Они поползли к выходу. Снаружи опять загрохотало. В промежутках слышались команды Мюкке. Упавший камень раскроил фельдфебелю лоб. В мерцающем свете кровь черным ручьем текла по его лицу.
– Живо! Все сюда! Раскапывать! Кого недостает?
Никто не ответил. Вопрос был чересчур идиотский. Гребер и Зауэр принялись убирать мусор и камни. Дело продвигалось медленно. Мешали железные прутья и крупные глыбы. Оба почти ничего не видели. Лишь блеклое небо да пламя разрывов.
Гребер отгреб штукатурку и пополз вдоль рухнувшей части подвала. Лицо он держал почти вплотную к обломкам, руками шарил вокруг. Напряженно прислушивался, чтобы сквозь грохот различить крики или стоны, а одновременно ощупывал обломки – вдруг наткнется на человека. Так лучше, чем действовать наобум. При контузиях главное – время.
Внезапно он почувствовал руку, она шевельнулась.
Комментариев нет