Г: Через несколько месяцев. Мы познакомились весной, а на диплом я ушла осенью. Вот осенью и началось, наверное.
А: Он уже был тогда известным? Уже слышалось везде: “Березовский, Березовский, Березовский”, как позже?
Г: Нет, конечно… Я даже о ЛогоВАЗе тогда не знала. Узнать неоткуда было.
А: Знаешь, я в Австрии жил, и когда я приехал в конце 1991‑го, он уже был очень известным.
Г: Это уже прошло полтора года после нашего знакомства.
Они не понимали, что делали
Г: После того, как ты меня попросил о встрече, я стала просматривать старые фотографии. Столько всего было, оказывается… Просто события последних лет затмили абсолютно всё. А там была огромная жизнь.
А: В октябре 1991 года мы вместе с тобой были в Грузии. Тогда я познакомился с Бадри, а потом мы вместе познакомились с Путиным в Петербурге. Тогда было такое ощущение, что все взрывается, впереди такая огромная неизвестная жизнь… У тебя было такое же ощущение, да?
Г: Да, абсолютно так. Появилось много новых людей, у которых были какие‑то идеи, которые что‑то придумывали. Открылся жизненный простор для тех, кто хотел куда‑то идти.
А: Насколько они работали ради денег, как тебе кажется?
Г: Деньги не были главным, но всегда имелись в виду. Потому что деньги – это какая‑то часть свободы. Очень важно, что раздвинулись рамки для людей способных, которые хотели что‑то менять в своей жизни. У Бори были романтические представления, что он сейчас изменит все в стране.
А: Он уже тогда о стране думал, а не только о ЛогоВАЗе?
Г: Он всегда думал о стране, и он всегда думал о своих интересах.
А: У него была какая‑то модель мира?
Г: Западная демократия.
А: Какое у тебя вообще осталось впечатление о тех годах? Деньги уже были какие‑то? Было ощущение, что деньги появляются?
Г: Да, потому что путч 1991 года застал нас на Сейшелах. Я себя не очень хорошо чувствовала психологически, я говорю: “Боря, давай вернемся раньше”. Мы улетели раньше, приземлились во Франкфурте, и там на всех табло путч. Мы никак не могли понять, что происходит. Видимо, все произошло, пока мы летели.
А: Не было желания остаться в Германии?
Г: Было желание переждать, чтобы понять, что происходит. Переждали, наверное, дня два или три, недолго. И вернулись.
А: Что ты помнишь про ЛогоВАЗ? У меня сложилось ощущение, что именно тогда жизнь там била ключом, первые два‑три года.
Г: Жизнь била ключом, потому что они не понимали, что делали. Они делали практически все, что им придет в голову. Было такое ощущение свободы, что можно реализовывать любые фантазии, главное – оставаться в рамках.
А: Боря с тобой обсуждал эти фантазии? Ты была включена в процесс?
Г: Да.
А: Как сейчас выясняется, никто не понимал, что они делают, автомобилями они торгуют или что‑то еще. Что осталось в памяти?
Г: Ты же понимаешь, все началось не совсем с автомобилей. Началось с автоматики, потому что Боря разрабатывал им систему автоматизации. Уже потом они заключили с АвтоВАЗом договор, стали их представителями, начали продавать машины. Занимались всем.
Любимый магазин Каданникова
А: У меня есть ощущение, что с началом ЛогоВАЗа Борис стал значительно менее внимательным к людям. У него такая начальственность появилась, элементы барского самоощущения.
Г: Это не барское самоощущение, это такая гипертрофированная самоуверенность.
А: Он даже внешне менялся. Когда ты с ним познакомилась, в советское время, он же очень плохо был одет. А к концу 1990‑х Боря был просто эталоном моды. Не знаю, с твоей помощью или нет, но он замечательно одевался. Если помнишь, вы меня водили в фантастический магазин в Цюрихе, который до сих пор существует, без единой вывески…
Г: Это любимый магазин Каданникова, который привел туда Борю. Когда мы все время ездили вместе, Каданников говорил: “Боря, ну пойдем в магазинчик какой‑нибудь”.
А: Советский директор?
Г: Советский директор. Каданников очень любил красиво одеваться. Но это были еще 1990–1991 годы.
А: Насколько Боря был авторитарен? Там у них была команда друзей? Или такого не было?
Г: Нет, не было. Несмотря на то, что их объединяло очень многое, все‑таки у каждого была своя жизнь, которой, мне кажется, они не делились друг с другом. Там были люди, которые пришли из совершенно разных областей. Систему логовазовских отношений я с Борей особенно не обсуждала. У меня было такое ощущение, что его это не очень интересует. Он перепоручал другим людям все управление, а сам шел дальше, потому что не мог задерживаться на одной истории слишком долго.
А: Когда вокруг Бориса начали появляться большие фигуры – Лужковы, Ельцины, Коржаковы? У меня есть ощущение, что, пока мы не поехали в Корею в 1992 году, он вообще толком никого наверху не знал.
Г: Нет, не знал. Ну, вполне возможно, что в связи с ЛогоВАЗом они как‑то с мэрией контактировали, без этого невозможно было. Я думаю, все началось, когда вы пришли в правительство.
А: А еще раньше мы вместе познакомились с Путиным. Но ты не была на той встрече, где Боря заснул.
Г: Я помню, как ты ругался в “Астории”. Ты так кричал, Петя…
А: Кричал, потому что сначала на меня так же кричал Путин. А было, конечно, ужасно неудобно, потому что Боря заснул на встрече с Собчаком.
Г: Потом мы пошли в бар, и ты расслабился. Еще я помню, как мы к тебе в Париж приезжали, когда ты ушел в отставку. Ты взял какой‑то брейк и сидел в Париже у Мажарова.
А: Точно, было дело. Пытался найти, чем заняться.
Г: И тогда появился Миша.
А: Нет, Миша появился весной, а там я был с Мажаровым, меня приглашали делать несколько банков. Если ты помнишь, я приехал 13 января, это был Старый Новый год, и мы были у Зураба Церетели. И там я почувствовал, что Боря за полгода с тех пор, как я его познакомил с Коржаковым и Барсуковым, уже стал членом этой тусовки.
Г: А там и Лужков был у Церетели. Я его тогда в первый раз увидела.
А: У меня было тяжелое состояние, потому что я ушел в отставку. А вот у Бори весь вечер было блестящее настроение. Ты помнишь его контакты со всеми этими начальниками? Он только по работе общался или были и неформальные контакты?
Г: Неформальные отношения были только с Сосковцом, но это уже 1994 год.
А: В то время все считали, что Сосковец – будущий преемник.
Комментариев нет