– Ко мне тоже приходили. Уже установили ее личность. Некая Аня Дудек.
– Угу, они сказали.
– А что от тебя хотели?
– Так положено. Потому что ты обнаружила… ее.
Новая пауза – опять отвлекся?
– И что? – продолжаю я, когда Филипп возвращается.
– Ну что… Спрашивали, Габи! Ясно? Спрашивали, где был я, где была ты!
– Не сердись, пожалуйста. Мне жаль, что тебе помешали работать, но, прошу, расскажи поподробнее. Пожалуйста!
(Видите? Я – само спокойствие.)
Из трубки доносится тяжелый вздох, потом Филипп чужим деревянным голосом – явно себя насилуя – произносит:
– Конечно, извини. Просто никак в голове не укладывается, что с тобой такое произошло… Почему именно ты?
– Да уж, – откликаюсь.
– Ты вроде говорила о девушке‑подростке.
– Нет, о молодой женщине.
Вновь тишина. Он что, одновременно разговаривает еще с кем‑то у себя в офисе?
– Полицейский проверял то, что ты ему рассказала… как ты ее нашла… – На другом конце провода слышны отдаленные щелчки, словно кто‑то монотонно нажимает кнопку авторучки. – В основном расспрашивал подробности про время и место.
– Ты хочешь сказать – мое алиби? Полиция проверяет мое алиби?
– Кажется, да. Я тебе в этом деле не очень‑то надежный помощник. – Горький смешок. – В тот вечер была уйма встреч, переговоров, которые мы сначала обмывали, потом заедали… У меня‑то список этих самых алиби длиной в метр! Жаль, нельзя поделиться парочкой с тобой.
Я с таким нетерпением жду его возвращения, что, когда он наконец приходит, притворяюсь спящей. Разбуди меня, пожалуйста… толкни легонько в бок, словно нечаянно… Пожалуйста! Захоти меня разбудить! Нет, ничего… Он почти бесшумно проскальзывает под одеяло.
Под утро я просыпаюсь, – сама, никто меня так и не тронул! – а Филиппа рядом нет. Его половина кровати еще хранит слабое тепло. Я жду… Он не возвращается. Простыни остывают, я встаю и на цыпочках бреду на лестницу. Три этажа… подвал… Я – босая – топчусь около Филиппова велосипеда; мужу хватило времени на то, чтобы аккуратно водрузить своего любимца на специальную подставку.
Порой, когда ему не спится, Филипп предпочитает работать. Но сегодня… Он просто сидит, сгорбившись, в кресле перед мониторами, и вспышки бегущих по экранам таблиц – «Блумберг», Си‑эн‑эн – временами озаряют его окаменевшее лицо. Он настолько погружен в себя, что моего появления даже не заметил.
Вторник
– Секс! Вот что тебе нужно – поездка за город и секс! Люди тратят бешеные деньги на психологов, супружескую психотерапию, когнитивно‑поведенческую коррекцию… А я тебе говорю – нет такой семейной проблемы, которую нельзя решить путем качественного траха!
– Однозначно, – соглашаюсь я.
– Ну правда. Придется тебе как‑нибудь до него достучаться, убедить. Ты от номера в отеле еще не отказалась?
Я грустно мотаю головой и обреченно пищу:
– Ванна на ножках… Частичный вид на море…
– Заставь его! Обмани, обхитри. Ну а если все равно не захочет, вместо него с тобой поеду я!
Мы с Кларой лакомимся. Это кафе на Эксмут‑Маркет, в северо‑восточном Лондоне, явно претендует на звание ультрамодного заведения: кофе у них обжарен «кустарным способом». Что бы это значило? Может, в подвале томится в заточении парочка кустарей‑ремесленников? И они жарят, жарят, жарят кофе… Клара заказала капучино «Белоснежный ангел», я для смеха – двойной эспрессо «Черный дьявол». Десерт был выбран единогласно – имбирный хлебец с ванилью и японским цитроном (честно‑честно!). Вторник, разгар дня. У Клары сегодня сокращенный рабочий день, до обеда; я же после съемок поехала на такси не домой, а сюда. Чувствую себя прогульщицей.
Лицо миниатюрной стройной Клары выдает яркую индивидуальность: темно‑синие глаза, заостренный нос, широкий лоб, под выступающими скулами – затененные впадины. Она бесподобна. И совершенно нетщеславна. Я рядом с ней выгляжу безликой серой мышью. Порой любуюсь ее расклешенной вельветовой юбкой, старушечьим твидовым пиджаком или мешковатой французской рыбацкой сумкой – и завидую: «Почему в моем гардеробе нет подобных вещичек?» Впрочем, ответ я знаю. Вовсе не вещи делают Клару такой стильной; не вещи, нет – она сама. Чувство стиля у моей подруги – врожденное.
– Ну, ты как? – Склонив голову, Клара изучает мое лицо.
Время до прихода Филиппа вчера тянулось бесконечно, я никак не могла найти себе места, совершенно потеряла голову от ужаса. И позвонила Кларе. Мне хотелось увидеть ее – немедленно, срочно! Вчера меня душили горькие, мучительные рыдания… А сегодня я взяла себя в руки, но лучше не стало. Переживать такие отчаянные, сильные чувства ой как не просто! Помню, в каком состоянии сама Клара появилась на моем пороге после крупной ссоры с Питом. Она залила всю кухню слезами, плакала так горько и сильно, что даже начала икать, как младенец. Утром я ее разбудила, напоила кофе, и она поковыляла к метро, клятвенно пообещав вечером приехать снова. Но в следующий раз мы увиделись лишь через несколько недель – они с Питом решили жить вместе, и все у них было чудесно. Иногда дружба перерождается постепенно, исподволь, и до поры до времени это почти незаметно; а потом вдруг – раз! – что‑нибудь случается, и перемены всплывают на поверхность. Тогда я поняла – пока на горизонте есть Пит, мы с Кларой, конечно, при необходимости будем друг для друга «в доступе», на случай атомной войны, как мы шутили в юности. Но чтобы рядом каждый день, как раньше… такого уже не будет.
– В этом году очень ранняя Пасха, – говорит Клара. – Что у вас за планы? Снова кататься на лыжах? Или на… где вы были в прошлом году… на Ямайку?
– Нет, страсть Филиппа к экзотическим путешествиям, слава богу, прошла. Работа…
Наш коттедж в Пизенхолле – вот куда я хочу. Филипп купил его на свою первую премию. Уютная кухня, скрипучие полы в спальнях – крепкий, добротный дом; его стены истосковались по любящей, дружной семье, он заслуживает того, чтобы под его крышей поселилось счастье. Но стоит пустой и ждет нас. Словно брошенный на обочине старый преданный пес…
– Слушай, – решаюсь я, – а давай на Пасху все вместе съездим в Суффолк, в наш дом!
– Суффолк? Ой, не знаю…
– Будем гулять, выберемся к морю. Дом соскучился по нашему смеху, пора его оживить!
Клара улыбается. Уклончивая, ничего не обещающая улыбка.
Я сдуваюсь, будто из меня выпустили воздух. Ладно, нечего киснуть! Знаю – порой я жду от Клары слишком многого.
– Как там Пит? – мягко спрашиваю я.
– В полном порядке, – легкое движение плечами.
Пит – художник, создает инсталляции. Должен создавать. Вместо этого он бóльшую часть времени проводит у плиты и создает кучу грязной посуды. Они с Филиппом раньше дружили, и мы вчетвером часто бывали вместе: занимались серфингом в Корнуолле, гоняли на велосипедах по Сюррею, кутили в Сохо… Но все меняется. Наши жизненные дорожки разбежались в разные стороны. И теперь я иногда привираю – вынужденно. Катание на лыжах, поездки на Ямайку (вообще‑то мы отдыхали на острове Невис в Карибском море) – об этом лучше не упоминать, иначе в груди от неловкости начинается бешеная пульсация… Как‑то мы вчетвером ужинали в китайском ресторанчике рядом с домом ребят, и Пит вдруг накинулся на реформу среднего образования, на независимые школы: мол, если предоставить государственным школам полное самоуправление и финансовую самостоятельность, если дать директорам право привлекать средства от спонсоров и благотворителей, это приведет к полной приватизации государственного образования, к тому, что первую скрипку в школьном управлении будут играть местные богачи. Он с жаром отстаивал бесплатное образование, а над столиком, ухмыляясь и пританцовывая, подвисла воображаемая картинка элитной частной школы – Миллиной школы, на которой настоял Филипп. Чопорная униформа, плавательный бассейн, целый автопарк ярких синих автобусов… мельтешащие кадры из диснеевского мультика. Я избегала Клариного взгляда. Знаю, и она, и Пит считают, что мы с Филиппом оторвались от реальной жизни, перестали видеть ее истинные ценности. И ведь они правы! Я слабая и ведомая; могла бы спорить с Филиппом, не соглашаться… но почему‑то ему не перечу. Наверное, боюсь рассердить…
Комментариев нет