Владычица Озера



– Я сню без всяких порошков, – с легкой гордостью подтвердила Кондвирамурса. – Для онейроскопии мне достаточно иметь зацепку.

– Поясни.

– Ну, зацепку, – кашлянула сновидица. – Предмет, как‑то связанный с тем, что мне надобно выяснить. Какую‑нибудь вещь. Или картину.

– Картину?

– Да. Я неплохо сню сны по картине.

– О, – улыбнулась Нимуэ. – Если картина поможет, то сложностей не предвидится. Ну а ежели ты уже покончила с завтраком, тогда пошли, самая сновидящая сновидица и вторая среди онейроманток. Будет славно, если я сразу же поясню тебе остальные причины, побудившие меня избрать в помощницы именно тебя.

От каменных стен тянуло холодом, от которого не спасали ни тяжелые гобелены, ни потемневшие от времени панели. Каменный пол холодил ноги даже через подошвы туфель.

– За этими дверями, – небрежно указала Нимуэ, – лаборатория. Как уже было сказано, можешь пользоваться ею по собственному усмотрению. Конечно, рекомендуется предельная осторожность. Умеренность желательна, особенно при попытках заставить метлу носить воду.

Кондвирамурса вежливо улыбнулась, хоть шуточка была сомнительного качества. Все наставницы одаривали адепток анекдотами, связанными с мифическими провалами мифического ученика чернокнижника.

Лестница вела наверх, извиваясь наподобие морского змея, казалась бесконечной и была крутой. Прежде чем они оказались на месте, Кондвирамурса вся взмокла и задохнулась сотни раз. По Нимуэ вообще не было видно усталости.

– Прошу сюда. – Она отворила дубовые двери. – Осторожно – порог.

Кондвирамурса вошла и вздохнула.

Перед ней была галерея. Стены – от пола до потолка увешаны старинными картинами, миниатюрами маслом, местами шелушащимися и осыпающимися, пожелтевшими гравюрами и ксилографиями, поблекшими акварелями и сепиями. Были тут и яркие модернистские гуаши, и темперы, строго выдержанные в чистых линиях акватины и офорты, литографии и контрастные меццотинты, притягивающие взгляд выразительными пятнами черноты.

Нимуэ остановилась у висящей ближе к двери картине, изображающей группу людей под гигантским деревом. Молча и выразительно глянула на полотно, потом на Кондвирамурсу.

– Лютик. – Сновидица с ходу сообразила, в чем дело, не заставила чародейку ждать. – Поет свои баллады под дубом Блеобхерисом.

Нимуэ улыбнулась, кивнула. И сделала еще один шаг, остановившись перед следующей картиной. Акварель. Символика. Две женские фигуры на холме. Над ними кружатся чайки, под ними, на склонах холма, череда теней.

– Цири и Трисс Меригольд, пророческое видение в Каэр Морхене.

Улыбка. Кивок, шаг, следующая картина. Наездник на мчащейся галопом лошади, кругом покореженные ольхи, протягивающие к нему руки‑ветви. Кондвирамурса почувствовала, как по коже пробежали мурашки.

– Цири… Хм‑м‑м… Пожалуй, ее поездка на встречу с Геральтом на ферме низушка Хофмайера.

Следующая картина, потемневшее масло. Батальная сцена.

– Геральт и Кагыр обороняют мост на Яруге.

Потом пошло быстро.

– Йеннифэр и Цири: первая встреча в храме Мелитэле. Лютик и дриада Эитнэ в лесу Брокилон. Дружина Геральта в снежной метели на перевале Мальхеур…

– Браво, превосходно, – прервала Нимуэ. – Отличное знание легенды. Теперь тебе ясна вторая причина того, почему здесь оказалась ты, а не кто‑нибудь другой?

 

Над столиком красного дерева, у которого они присели, нависло гигантское батальное полотно, изображающее, кажется, битву под Бренной. Ключевой момент боя или чья‑то безвкусно‑героическая смерть. Полотно, вне всяких сомнений, было кисти Николая Цертозы, что легко было определить по экспрессии, шизофренической заботливости о деталях и типичной для автора цветосветовой гамме.

– Да, я знаю легенду о ведьмаке и ведьмачке, – ответила Кондвирамурса. – Знаю и запросто могу пересказать любой ее отрывок. Еще будучи совсем маленькой, я обожала эту историю, зачитывалась ею. И мечтала быть такой же, как Йеннифэр. Однако, честно говоря, хоть это и была любовь с первого взгляда, причем любовь совершенно безрассудная, все же великой она не была.

Нимуэ подняла брови.

– Я знакомилась с историей, – заговорила Кондвирамурса, – в популярных изложениях и версиях для юношества, чуть ли не по шпаргалкам… урезанным и упрощенным ad usum delphini. Потом, естественно, я взялась за так называемые серьезные и полные версии. Раздутые до избыточности, а порой – и запредельно избыточные. Именно тогда «захлеб» уступил место рассудительности, а страсть – чему‑то напоминающему супружеские обязанности. Если ты понимаешь, что я имею в виду.

Нимуэ едва заметным движением головы показала, что понимает.

– Короче говоря, я предпочитаю те легенды, которые строже придерживаются общепринятых для такого рода повествований рамок и условностей, не смешивают вымысел с реальностью. Не пытаются увязать и прямолинейной морали сказки, и глубоко неморальной исторической правды. Я предпочитаю легенды, к которым энциклопедисты, археологи и историки не дописывают послесловий. Такие сказки, в которых «договор» свободен от экспериментов. Я предпочитаю небылицы, в которых, допустим, принц взбирается на вершину стеклянной горы, находит там спящую принцессу, та просыпается от поцелуя, и оба живут долго и счастливо. Так или иначе должна завершаться легенда… Кто писал портрет Цири? Вон тот, en pied?

– Нет ни одного портрета Цири. – Голос маленькой чародейки был суровым до сухости. – Ни здесь и нигде в мире. Не сохранилось ни одного портрета, ни одной миниатюры, написанных кем‑либо, кто мог бы Цири видеть, знать или хотя бы помнить… На портрете en pied изображена Паветта, мать Цири, а написал его краснолюд Руиз Доррит, придворный художник цинтрийских королей. Известно, что Доррит написал портрет десятилетней Цири, тоже en pied, но полотно, носившее название «Инфанта с борзой», увы, погибло. Однако вернемся к легенде, твоему к ней отношению и тому, как, по‑твоему, легенда должна заканчиваться.

– Она должна заканчиваться хорошо, – ответила с задорной убежденностью Кондвирамурса. – Добро и справедливость обязаны восторжествовать, зло должно быть примерно наказано, любовь – соединить любящие сердца до могилы. И никто из положительных героев, черт побери, не имеет права погибнуть! А легенда о Цири? Чем заканчивается она?

– Вот именно, чем?

Кондвирамурса на мгновение онемела. Она никак не ожидала такого вопроса, ей почудилось в нем испытание, экзамен. И она молчала, чтобы не попасть впросак.

«Как и чем заканчивается легенда о Геральте и Цири? Это ж любому ребенку известно!»

Она смотрела на выполненную в темных тонах акварель: неуклюжая лодка плывет по затянутому испарениями озеру. На лодке, с длинным шестом в руках, стоит женщина, написанная лишь в виде темного силуэта.

«Именно так заканчивается легенда. Именно так».

Нимуэ читала ее мысли.

– Я бы остереглась утверждать столь категорично, Кондвирамурса. Это вовсе не так уж однозначно.

 

– Еще будучи ребенком, – начала Нимуэ, – я, четвертая дочь деревенского колесника, слышала эту легенду от странствующего сказителя. Минуты, проведенные в нашей деревне Посвистом, стариком‑бродяжкой, были прекраснейшими минутами моего детства. Можно было отдохнуть от работы, глазами души увидеть сказочных див, далекий мир… Мир прекрасный и чудесный… Еще более далекий и чудесный, чем даже ярмарка в городке, до которого от нас было целых девять миль…

Мне тогда было лет шесть‑семь. Моей старшей сестре – четырнадцать, и она уже успела нажить себе горб от постоянного вязания. Ведь надо было на что‑то жить. Бабья доля. К этому у нас готовили девочек с младенчества. Горбатиться. Вечно горбатиться. Горбатиться и сгибаться над вязанием, над ребенком, под тяжестью живота, который тебе заделывал парень, едва ты успевала оправиться после предыдущих родов.






Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34

Комментариев нет

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *