Геральт молчал столь же долго, как и Лютик. Наконец сказал:
– Чистая поэзия. А в этом с тобой состязаться трудно. Больше я не произнесу ни слова. Ты выбил у меня из рук аргументы. С помощью, согласен, не менее, а может быть, и более точных и весомых аргументов. Бывай, Лютик.
– Бывай, Геральт.
Дворцовая библиотека действительно была огромна. Зал, в котором она размещалась, по меньшей мере двукратно превышал размерами зал рыцарский. И у нее был стеклянный потолок. Благодаря чему было светло. Однако Геральт подозревал, что из‑за этого летом здесь бывает чертовски жарко.
Проходы между шкафами и стеллажами были узенькими и тесными. Он шел осторожно, чтобы не скинуть книги. Приходилось переступать через фолианты, валявшиеся на полу.
– Я здесь, – услышал он.
Середина библиотеки тонула в книгах, сложенных в кучи и пирамиды. Многие валялись совершенно хаотично, поодиночке либо живописными кучами.
– Здесь я, Геральт.
Он углубился в межкнижные каньоны и ущелья. И нашел ее. Она стояла на коленях посреди разбросанных инкунабул, листая их и приводя в относительный порядок. На ней было скромное серое платье, для удобства немного подтянутое вверх. Геральт отметил, что картина сия невероятно привлекательна.
– Не возмущайся здешним разгардяшем, – сказала она, отирая лоб предплечьем, потому что на руках у нее были грязные от пыли, тонкие шелковые перчатки. – Здесь сейчас проводится инвентаризация и каталогизирование. Но по моей просьбе работы прервали, чтобы я могла побыть в библиотеке одна. Когда я работаю, терпеть не могу, чтобы посторонние дышали мне в затылок.
– Прости. Мне уйти?
– Ты не посторонний. – Она слегка сощурила зеленые глаза. – Твой взгляд… доставляет мне удовольствие. Не стой так. Садись сюда, на книги.
Он присел на «Описание мира», изданное in folio.
– Этот ералаш, – Фрингилья широким жестом повела вокруг, – неожиданно облегчил мне работу. Мне удалось добраться до книг, которые обычно лежат где‑то на дне, под опокой. Которую нельзя тронуть.
Княгинины библиотекари титаническими усилиями разобрали завалы, благодаря чему дневной свет узрели некоторые жемчужины письменности, самые настоящие белые вороны.
– Взгляни. Ты когда‑нибудь видел что‑нибудь подобное?
– «Speculum aureum»? Видел.
– Совсем забыла. Прости. Ты многое повидал. Предполагалось, что это комплимент, а не сарказм. А кинь взгляд сюда. Это Gesta Regum. С нее мы и начнем, чтобы ты понял, что такое твоя Цири в действительности, чья кровь течет в ее жилах… Мина у тебя еще более кислая, чем обычно, знаешь? В чем причина?
– В Лютике.
– Расскажи.
Фрингилья слушала, сидя на стопке книг и положив ногу на ногу.
– Ну что ж, – вздохнула она, когда он окончил. – Признаюсь, я ожидала чего‑то подобного. У Анарьетты, я давно заметила, просматриваются симптомы влюбленности.
– Влюбленности? – прыснул ведьмак. – Или великобарской фанаберии?
– Ты, – она проницательно глянула на него, – похоже, не веришь в искреннюю и чистую любовь?
– Как раз о моей‑то вере, – отрезал он, – дебатировать нечего. Она никакого отношения ко всему сказанному не имеет. Речь идет о Лютике и его глу…
Он осекся, неожиданно потеряв уверенность.
– С любовью, – медленно проговорила Фрингилья, – все обстоит так же, как с почечными коликами. Пока не схватит, даже не представляешь себе, что это такое. А когда об этом рассказывают – не веришь.
– Что‑то в этом есть, – согласился ведьмак. – Но есть и различия. От почечных колик рассудок не спасает. И их не лечит.
– Любовь смеется над рассудком. И в этом ее притягательная сила и прелесть.
– Скорее глупость.
Фрингилья встала, подошла к нему, стянула перчатки. Ее глаза под сенью ресниц были темными и глубокими. От нее исходил запах амбры, роз, библиотечной пыли, истлевших бумаг, свинцового сурика и типографской краски, порошка чернильного орешка, стрихнина, которым пытались травить библиотечных мышей. У этого запаха было мало общего с афродизиями. Тем удивительнее, что он действовал.
– Ты не веришь, – сказала она изменившимся голосом, – в неожиданный импульс? В бурное притяжение? В столкновение летящих по пересекающимся траекториям болидов? В катаклизм?
Она протянула руки, коснулась его плеч. Он коснулся ее плеч. Их лица сближались, пока еще медленно, чутко и напряженно, губы соприкасались осторожно и нежно, как будто боялись спугнуть какое‑то очень‑очень настороженное существо.
А потом болиды столкнулись и произошел взрыв. Катаклизм.
Они упали на кучу фолиантов, разъехавшихся под их тяжестью во все стороны. Геральт уткнулся носом в декольте Фрингильи, крепко обнял ее и схватил за колени. Подтянуть ее платье выше талии мешали разные книги, в том числе полные искусно выполненных вензелей и украшений «Жития пророков», а также «De haemorrhoidibus», интересный, хоть и противоречивый медицинский трактат. Ведьмак отпихнул огромные тома в сторону, нетерпеливо рванул платье. Фрингилья охотно приподняла бедра.
Что‑то упиралось ей в плечо. Она повернула голову. «Искусство акушерской науки для женщин». Быстро, чтобы не будить лиха, она глянула в противоположную сторону. «О горячих сероводородных водах». Действительно, становилось все горячее. Краешком глаза она видела фронтиспис раскрытой книги, на которой возлежала ее голова. «Заметки о кончине неминуемой». «Еще того не лучше», – подумала она.
Ведьмак расправлялся с ее трусиками. Она приподнимала бедра, но на этот раз чуть‑чуть, так, чтобы это выглядело случайным движением, а не оказанием помощи. Она не знала его, не знала, как он реагирует на женщин. Не предпочитает ли тех, которые прикидываются, будто не знают, чего от них ждут, тем, которые знают. И не проходит ли у него желание, если трусики снимаются с трудом.
Однако никаких признаков потери желания ведьмак не проявлял. Можно сказать, совсем наоборот. Видя, что время не ждет, Фрингилья жадно и широко развела ноги, перевернув при этом кучу уложенных один на один свитков, которые тут же лавиной низверглись на них. Оправленное в тисненую кожу «Ипотечное право» уперлось ей в ягодицу, а украшенный латунной оковкой «Codex diplomaticus» – в кисть Геральту. Геральт мгновенно оценил и использовал ситуацию: подсунул огромный томище туда, куда следовало, Фрингилья пискнула: оковка оказалась холодной. Но только какое‑то мгновение.
Она громко вздохнула, отпустила волосы ведьмака и обеими руками ухватилась за книги. Левой – за «Начертательную геометрию», правой – за «Заметки о гадах и пресмыкающихся». Державший ее за бедра Геральт случайным пинком повалил очередную кипу книг, однако был слишком увлечен, чтобы обращать внимание на сползающие по его ноге фолианты. Фрингилья спазматически постанывала, задевая головой страницы «Заметок о кончине…».
Книги с шелестом сдвигались, в носу свербило от резкого запаха слежавшейся пыли.
Фрингилья крикнула. Ведьмак этого не слышал, поскольку она сжала ноги у него на ушах. Он скинул с себя мешающую действовать «Историю войн» и «Журнал всяческих наук, для счастливой жизни потребных». Нетерпеливо воюя с пуговками и крючками верхней части платья, он перемещался с юга на север, непроизвольно читая надписи на обложках, корешках, фронтисписах и титульных страницах. Под талией Фрингильи – «Идеальный садовод». Под мышкой, неподалеку от маленькой, прелестной, призывно торчащей грудки, – «О солтысах бесполезных и строптивых». Под локтем – «Экономия, или Простые указания, как создавать, разделять и использовать богатства».
Комментариев нет