Вдова

Мы с Кейт сидим, молча переглядываясь. Она крайне напряжена. Забавно наблюдать первую реакцию другого человека на то, с чем мне приходится сталкиваться по три раза на дню! Мне хочется сказать ей, что по моему опыту надо просто тихо отсидеться. Бывает, я даже задерживаю дыхание, чтобы они не распознали, что в доме есть хоть одна живая душа.

Однако Кейт спокойно не сидится. Она достает из кармана мобильник.

– Хотите сделать звонок другу? – шучу я, надеясь снять напряжение, и, конечно же, телевизионщик слышит мой голос.

– Миссис Тейлор, я знаю, что вы здесь! Прошу вас, подойдите к двери. Обещаю, я отниму у вас всего минутку! Мне просто необходимо с вами переговорить. Мы хотим предоставить вам трибуну…

Тут Кейт вдруг выкрикивает:

– А ну, катись отсюда на хрен!

Я гляжу на нее во все глаза. Глен бы ни за что не допустил, чтобы в его доме, да еще и женщина, произносила подобные слова!

Взглянув на меня, Кейт тихо роняет «извините» и подносит палец к губам. А телевизионщик и в самом деле катится куда сказали.

– А что, действует! – оценивающе киваю я.

– Вы меня простите, но это единственный язык, который они понимают, – говорит Кейт и разливается смехом. Смех у нее приятный и как будто искренний, к тому же в последнее время я не часто слышала возле себя чей‑то смех. – Ну а теперь давайте‑ка решим насчет отеля, пока сюда еще какой‑нибудь хроникер не нагрянул.

Я молча киваю. Последний раз я жила в отеле, когда мы с Гленом ездили на выходные в Уитстабл – то есть несколько лет назад. В 2004‑м. На нашу пятнадцатилетнюю годовщину.

– Это целая веха, Джинни, – сказал тогда Глен. – За вооруженное ограбление и то обычно меньше дают.

И ему очень понравилась собственная шутка.

И хотя Уитстабл оказался всего в часе езды от нашего дома, остановились мы в прелестном местечке на морском побережье. Лакомились там восхитительным «фиш‑энд‑чипс», подолгу прогуливались вдоль каменистого берега. Я собирала для Глена плоские камешки, он запускал их по волнистой глади, и вместе мы считали, сколько они «напрыгают» кружков. От сильного ветра на мачтах множества собравшихся в гавани лодок аж звенели паруса, а моя прическа превращалась в бесформенное нечто – но мне кажется, тогда я чувствовала себя по‑настоящему счастливой. Глен был совсем немногословен – ему хотелось лишь бродить задумчиво по берегу, и я радовалась, когда мне удавалось как‑то привлечь его внимание.

Видите ли, Глен стал как‑то понемногу удаляться из моей жизни. Вроде и рядом, и в то же время нет – если вы понимаете, о чем я. Компьютер сделался для него более любимой женой, нежели я. Причем, как потом выяснилось, во всех отношениях. У него имелось нечто вроде видеокамеры, и его могли видеть во время разговора, равно как и он мог видеть того, с кем говорит. А подсветка получалась там такая, что все на экране выглядели точно мертвецы. Ну вылитые зомби.

Что мне было делать! Я просто оставила мужа предаваться этому его увлечению. Этой странной причуде.

– Чем ты там занимаешься целыми вечерами? – удивлялась я.

В ответ он только пожимал плечами и отвечал:

– Разговариваю с друзьями. Не более того.

Однако он мог заниматься этим часами. Долгими часами!

Бывало, я просыпалась среди ночи – но Глена рядом со мной в кровати не было. Из гостевой комнаты доносилось его тихое бормотание, но я уже знала, что лучше мужа не беспокоить. Когда он сидел за компьютером, то мое общество сильно не приветствовал. Обычно, когда я приносила ему чашку кофе, то, прежде чем войти, должна была стучаться. Дескать, когда я захожу без стука, он подпрыгивает от неожиданности. Так что я всякий раз стучалась в дверь, а он, тут же отвернув от меня экран, забирал у меня из рук чашку.

– Спасибо, – говорил он.

– Чего там новенького у тебя в компьютере? – спрашивала я.

– Ничего, – отвечал он. – Все как всегда.

Вот и весь разговор.

Сама я никогда не пользовалась компьютером. Это было исключительно по его, Глена, «ведомству».

Но мне кажется, я еще тогда догадалась, что делается у него там что‑то все же не то. Тогда‑то я и стала именовать это «причудой». В смысле говорить ему это вслух и напрямик. Глену не нравилось, конечно, что я это так называю, – но что он, в самом деле, мог мне на это возразить? Совершенно безобидное словечко. Причуда, она и есть причуда. Вроде и что‑то – и в то же время ничего.

Однако, как потом оказалось, это было вовсе не ничего. Это была сущая мерзость. То, чего никто не должен видеть, – а уж тем более платить за то, чтобы на это посмотреть.

Когда полицейские нашли это в его компьютере, Глен сказал мне, что он тут ни при чем.

– Они обнаружили там какую‑то пакость, которой я не загружал. Ужаснейшую дрянь, которая сама проникает к тебе на жесткий диск, когда просматриваешь что‑то совершенно другое, – объяснил он.

Я понятия не имела ни об Интернете, ни о жестких дисках. Разумеется, всякое могло случиться. Разве нет?

– Из‑за этого сейчас кучу людей несправедливо обвиняют, Джинни, – внушал он мне. – Об этом чуть не каждую неделю пишут в газетах. Разные прохиндеи воруют чужие кредитки и расплачиваются по ним за эту пакость. Я этого не делал. Так я в полиции и заявил.

А поскольку в ответ я ничего ему не сказала, Глен продолжал:

– Ты даже не представляешь, каково это – когда тебя обвиняют в чем‑то подобном, притом что ты тут совершенно ни при чем. Это ужасно больно и обидно.

Потянувшись к мужу, я погладила его по руке, и он порывисто схватил меня за кисть, сказав:

– Давай‑ка выпьем чаю, Джинни.

И вместе мы отправились на кухню ставить чайник.

Доставая из холодильника молоко, я вдруг остановилась, глядя на прилепленные к дверце фотоснимки. Вот мы в новогоднюю ночь, красивые и нарядные. Вот, обляпанные оба «магнолией», красим в гостиной потолок. Вот мы в отпуске, вот на ярмарке. Везде мы были вместе, бок о бок. В одной, так сказать, упряжке.

– Не расстраивайся, Джинни. У тебя же есть я, – говорил он всякий раз, когда я возвращалась домой после какой‑то неприятности или когда у меня просто складывался неудачный день. – Мы с тобой одна команда.

И это действительно было так. Слишком много всего у нас стояло на карте, чтобы просто взять и развестись.

И, как мне казалось, мы слишком глубоко во всем этом увязли, чтобы я могла уйти. Ради Глена я даже пошла на ложь.