Вообще‑то второго ареста, если быть честной. Он случился лет шесть или семь назад. После первого обвинения в мошенничестве она не оставила свою практику, но ограничила ее старыми проверенными клиентами и представительницами сообщества ведуний, которые изредка появлялись, чтобы отдать дань памяти Либби, Мэри и вообще всем утопленницам. Иногда она гадала на картах Таро – пару раз за лето; время от времени ее просили связаться с умершим родственником или одним из утопленников. Долгое время она не афишировала свою деятельность и никаких услуг сама не предлагала.
Но потом ее пособие сократили во второй раз, и Никки решила: надо что‑то делать. Один из ребят, работавших в библиотеке на общественных началах, помог ей создать сайт, предлагавший сеансы гадания по 15 фунтов за полчаса. Вполне приличная такса, учитывая, что Салли Морган из телевизора была такой же ясновидящей, как задница Никки. При этом та просила за сеанс в двадцать минут целых 29 фунтов 99 пенсов, причем за эти деньги общалась не сама – всю работу выполнял кто‑нибудь из ее «команды медиумов».
Сайт проработал всего несколько недель, а потом в полицию обратился сотрудник управления торговых стандартов и обвинил ее в «непредоставлении письменного отказа от ответственности за возможные последствия, предусмотренного Положениями об охране интересов потребителей». Положения об охране интересов потребителей! Никки заявила, что понятия не имела о необходимости этих документов, но в полиции на это возразили, что закон изменился. А откуда, поинтересовалась она, ей было об этом знать? Что, понятно, всех безумно развеселило. Мол, разве вы не должны были об этом знать? Или вы можете заглянуть только в будущее, но никак не в прошлое?
И только инспектор уголовной полиции Таунсенд – в то время простой констебль – не смеялся вместе со всеми. Он был добр и объяснил, что это связано с новыми правилами ЕС. Правила ЕС! Защита прав потребителей! Было время, когда людей, подобных Никки, привлекали к ответственности (преследованию) по Закону о колдовстве и Закону о лже‑медиумах. Теперь же их судьбой распоряжаются европейские бюрократы. Как же низко пали сильные мира сего!
После этого Никки закрыла сайт, зареклась иметь дело с новыми технологиями и вернулась к прежнему порядку ведения дел, но сейчас клиентов практически не осталось.
Надо признать, что смерть Нел выбила Никки из колеи. Она плохо себя чувствовала. Не виноватой, нет, потому что ее вины в этом не было. И все же она продолжала задаваться вопросом: не слишком ли она разоткровенничалась, не слишком ли много рассказала. Но не она положила этому начало. Нел Эбботт уже играла с огнем – она была одержима рекой и ее тайнами, а ничем хорошим подобная одержимость не заканчивается. Нет, Никки никогда не предлагала Нел искать неприятности, она лишь указала ей нужное направление. И потом, разве она не предупреждала ее? Проблема в том, что никто ее не слушал. Никки говорила, что в городе есть люди, которые проклянут ее, едва завидев, – так было всегда. Но никто не хотел ничего слышать и знать, разве не так? Никому не нравилась мысль, что вода в реке отравлена кровью и болью несчастных женщин, подвергнувшихся преследованию; они пили эту воду каждый день.
Джулс
Ты ничуть не изменилась. Мне следовало это знать. И я это знала. Ты любила Милл‑Хаус и воду и была одержима теми женщинами, их поступками и оставленными ими близкими. А теперь еще и это! Если честно, Нел, неужели все так далеко зашло?
На втором этаже я нерешительно остановилась у спальни. Потом взялась за ручку двери и сделала глубокий вдох. Я помнила, что мне сказали, но я знала тебя и потому не могла им поверить. Мне казалось, что стоит открыть дверь, и за ней окажешься ты, такая же высокая и худая, и нашей встрече ты будешь совсем не рада.
В комнате никого не было. Казалось, ты только что вышла отсюда – например, спустилась по лестнице, чтобы сварить чашку кофе. И можешь вернуться в любую минуту. В воздухе по‑прежнему витал аромат твоих духов – насыщенный, сладковатый и старомодный, наподобие тех, которыми пользовалась мама, – «Опиум» или «Ивресс».
– Нел? – тихо позвала я, будто произносила заклинание, призывающее дьявола.
В ответ – тишина.
Дальше по коридору располагалась «моя комната». Я в ней спала, и она была самой маленькой в доме, как и полагается быть комнате самого младшего в семье. Она оказалась даже меньше, чем я запомнила, и мрачнее. В ней стояла только разобранная кровать, пахло сыростью, как от земли. В этой комнате мне всегда было не по себе. Неудивительно, учитывая, как ты любила меня пугать. Сидя за стеной, ты скребла по штукатурке ногтями, рисовала снаружи на двери разные символы кроваво‑красным лаком, писала имена погибших женщин на запотевших оконных стеклах. И рассказывала истории о ведьмах, которых топили в реке, о потерявших надежду женщинах, разбивавшихся о скалы внизу, о перепуганном маленьком мальчике, прятавшемся в лесу и видевшем, как его мать бросилась с обрыва и разбилась насмерть.
Конечно, я не могла об этом помнить. Пытаясь найти в памяти прячущегося маленького мальчика, я вижу только бессмысленные обрывки, похожие на прерванный сон. Ты шептала мне на ухо. И это происходило не холодной ночью у воды. Во всяком случае, мы не жили тут зимой, и холодных ночей у воды не проводили. Я никогда не видела напуганного ребенка на мосту посреди ночи – как бы я, в то время совсем маленькая, сама оказалась там? Нет, это была история, которую рассказала мне ты. Как мальчик прокрался среди деревьев, поднял голову и увидел в лунном свете белое как полотно лицо своей матери, увидел, как она, раскинув руки, бросается в тишине вниз, услышал, как оборвался ее крик при ударе о черную воду.
Я даже не знаю, существовал ли мальчик, видевший, как умирает его мать, или ты все придумала.
Я вышла из своей старой комнаты и направилась в ту, которая раньше была твоей, а теперь, судя по всему, ее занимает твоя дочь. Там царил жуткий беспорядок: одежда и книги разбросаны, на полу валяется влажное полотенце, на прикроватной тумбочке грязные кружки, спертый воздух пропитан табачным дымом и приторным запахом увядших лилий в вазе возле окна.
Я машинально начала уборку. Расправила постельное белье и повесила полотенце сушиться в ванной. Я стояла на коленях, вытаскивая из‑под кровати грязную тарелку, когда услышала твой голос, и у меня перехватило дыхание.
– Какого черта ты тут делаешь?
Джулс
Я поднялась с довольной улыбкой, поскольку с самого начала знала, что они ошиблись. Я знала: ты не могла умереть. И вот ты действительно стоишь в дверях и велишь мне убираться к чертовой матери! Тебе шестнадцать или семнадцать лет, ты держишь меня за запястье, впившись в кожу накрашенными ногтями. «Я сказала вон, Джулия! Толстая корова».
Комментариев нет