– Девочки, с вами все в порядке? – Язык у него слегка заплетался. – Топите свои печали?
– Топите, топите, топите… – повторила ты.
Ты тоже была навеселе. А потом посмотрела на меня из‑под опухших век, и глаза у тебя странно блеснули.
– Джу‑у‑лия, – обратилась ты, растягивая мое имя, – ты когда‑нибудь думаешь об этом?
Ты накрыла мою руку своей, но я ее отдернула.
– О чем «этом»? – Я поднялась со скамейки, не желая больше находиться рядом с тобой. Мне хотелось остаться одной.
– О той ночи. Ты… когда‑нибудь это обсуждала с кем‑нибудь?
Я шагнула, намереваясь уйти, но ты схватила меня за руку и сильно сжала.
– Ну же, Джулия… Признайся. Неужели в глубине души тебе не понравилось?
После этого я перестала с тобой разговаривать. И твоя дочь считает, что это я повела себя с тобой «ужасно». Мы по‑разному видим одно и то же, разве не так?
Я перестала с тобой разговаривать, но это не мешало тебе мне звонить. Ты оставляла короткие сообщения, в которых рассказывала о своей работе и дочери, полученной премии, хвалебных отзывах. Ты никогда не говорила, где или с кем была, хотя время от времени в трубке я слышала музыку, шум дороги или мужской голос. Иногда я удаляла сообщения, иногда оставляла. Иногда прослушивала их столько раз, что помнила каждое слово и даже годы спустя могла воспроизвести их слово в слово.
Иногда ты говорила загадками, иногда со злостью; ты вспоминала старые обиды и ссоры, протестовала против давних обвинений. Жажда смерти! Однажды, устав от твоих наваждений, я в запале обвинила тебя в одержимости смертью, и как же тебя это задело!
Иногда ты была настроена сентиментально, говорила о нашей маме, о детстве, о тех счастливых временах, что безвозвратно канули в Лету. Были и звонки, сделанные в минуты необычайного подъема и счастья. Ты умоляла меня приехать в Милл‑Хаус. «Ну, пожалуйста! Ты будешь в восторге. Пожалуйста, Джулия, пора оставить старые обиды. Не упрямься. Хватит уже!» Я была в ярости – «Хватит уже!». С какой стати это ты решаешь, что пора наладить наши отношения?
Я хотела лишь, чтобы меня оставили в покое, хотела забыть Бекфорд, забыть тебя. Я живу так, как мне нравится, пусть моя жизнь и не такая яркая, как у тебя, что неудивительно. Но это моя жизнь. Хорошие друзья, серьезные отношения, крошечная квартирка в чудесном пригороде северного Лондона. Работа в социальной сфере, наполняющая жизнь смыслом и приносящая удовлетворение, несмотря на скромную зарплату и длинный рабочий день.
Я хотела, чтобы меня оставили в покое, но ты никак не унималась. Ты звонила пару раз в год, а то и в месяц, и твои звонки выбивали меня из колеи. Что было вполне в твоем духе – взрослая версия тех же игр, в которые ты любила играть в детстве. И все это время я ждала. Ждала того самого звонка, на который смогу ответить. Когда ты объяснишь, почему так себя повела, как могла причинить мне такую боль и не вмешаться, когда меня обидели. В глубине души мне хотелось с тобой поговорить, но не раньше, чем ты извинишься, попросишь прощения. Но извинений так и не последовало, а я по‑прежнему продолжаю их ждать.
Я открыла верхний ящик прикроватной тумбочки. В нем лежали чистые видовые открытки – наверное, тех мест, где ты побывала, презервативы, лубрикант, старомодная серебряная зажигалка с выгравированными инициалами «ЛС» на боку. «ЛС». Любовник? Я снова оглядела комнату, и меня поразило, что в доме нет ни одной фотографии с мужчинами. Ни здесь, ни внизу. Даже на картинах были изображены только женщины. В оставленных сообщениях ты рассказывала о работе, доме, Лине, но никогда не упоминала мужчин. Казалось, что мужчины не играли особой роли в твоей жизни.
Но один мужчина все же играл, правда? Когда‑то давно один парень был очень для тебя важен. В юности ты часто по ночам выскальзывала из дома через окно кладовки, спрыгивала на берег и потом крадучись пробиралась вдоль дома, перемазавшись грязью до самых коленок. А затем карабкалась вверх по берегу и оказывалась на дороге, где тебя ждал он. Робби.
При мысли о Робби, о вас с Робби, меня охватывала та же дурнота, которую чувствуешь, проскочив горбатый мост на большой скорости. Робби был высоким широкоплечим блондином с неизменной ухмылкой на губах. Он умел смотреть на девушек так, что внутри у них все замирало. Робби Кэннон. Брутальный и наглый альфа‑самец, вожак стаи, от которого всегда исходил запах дезодоранта «Линкс» и секса. Ты говорила, что любила его, хотя, думаю, ничего общего с любовью твои чувства не имели. Вы с ним или облизывали друг друга, или оскорбляли последними словами – середины просто не существовало. Между вами никогда не было мира. Я не помню, чтобы вы смеялись. Но я отлично помню, как вы лежали и обнимались на берегу, болтая ногами в воде, а потом он переворачивался и вжимал тебя в песок.
Это воспоминание меня покоробило, и мне стало стыдно, а чувства стыда я не испытывала уже давно. Грязного, потаенного стыда вуайериста, смешанного с чем‑то еще, что никак не поддавалось пониманию, но я и не хотела понимать. Я старалась выкинуть эту картину из головы, но вместо этого вспомнила, что подглядывала за вами не раз и не два.
Мне вдруг стало не по себе, и я встала с твоей кровати и обошла комнату, рассматривая фотографии. Они были повсюду. Что неудивительно. На комоде снимки в рамках – на них ты загорелая и веселая с дочерью на руках в Токио и Буэнос‑Айресе, на горнолыжных курортах и пляжах. На стенах, тоже в рамках, – обложки журналов со снятыми тобой фотографиями, статья на первой полосе «Нью‑Йорк таймс», полученные награды. Здесь свидетельства твоего успеха, доказательства того, что ты превзошла меня во всем. В работе, в красоте, в детях. А теперь ты снова меня обошла. Даже в этом победа на твоей стороне.
Один снимок заставил меня остановиться. На нем были сняты вы с Линой – уже не младенцем, а маленькой девочкой лет пяти‑шести, может, постарше, – я никогда не умела определять возраст детей. Лина улыбается, показывая крошечные белые зубки, и в ней видно нечто странное, отчего по коже у меня побежали мурашки: ее глаза, черты лица выдают хищника.
Я почувствовала, как на шее у меня забилась жилка, и мною начал овладевать старый страх. Я легла обратно на кровать, стараясь не замечать шума реки, но плеск воды все равно доносился – даже на второй этаж, через закрытые окна. Он упирался в стены, просачивался сквозь трещины в кирпичной кладке, заполнял все пространство. Я чувствовала во рту привкус мутной и грязной воды, и кожа у меня становилась влажной.
Комментариев нет