Подняв плечи, она спрятала руки в рукава мехового жакета:
— Сейчас пройдет. Там было довольно жарко.
— Вы слишком легко одеты, — сказал я. — По вечерам еще холодно.
Она покачала головой:
— Не люблю тяжелую одежду. Хочется, чтобы стало, наконец, тепло. Не выношу холода. Особенно в городе.
— В кадилляке тепло, — сказал я. — У меня на всякий случай припасен плед.
Я помог ей сесть в машину и укрыл ее колени пледом. Она подтянула его выше:
— Вот замечательно! Вот и чудесно. А холод нагоняет тоску.
— Не только холод. — Я сел за руль. — Покатаемся немного?
Она кивнула:
— Охотно.
— Куда поедем?
— Просто так, поедем медленно по улицам. Всё равно куда.
— Хорошо.
Я запустил мотор, и мы медленно и бесцельно поехали по городу. Было время самого оживленного вечернего движения. Мотор работал совсем тихо, и мы почти бесшумно двигались в потоке машин. Казалось, что наш кадилляк — корабль, неслышно скользящий по пестрым каналам жизни. Проплывали улицы, ярко освещенные подъезды, огни домов, ряды фонарей, сладостная, мягкая взволнованность вечернего бытия, нежная лихорадка озаренной ночи, и над всем этим, между краями крыш, свинцово-серое большое небо, на которое город отбрасывал свое зарево.
Девушка сидела молча рядом со мной; свет и тени, проникавшие сквозь стекло, скользили по ее лицу. Иногда я посматривал на нее; я снова вспомнил тот вечер, когда впервые увидел ее. Лицо ее стало серьезнее, оно казалось мне более чужим, чем за ужином, но очень красивым; это лицо еще тогда поразило меня и не давало больше покоя. Было в нем что-то от таинственной тишины, которая свойственна природе — деревьям, облакам, животным, — а иногда женщине.
* * *
Мы ехали по тихим загородным улицам. Ветер усилился, и казалось, что он гонит ночь перед собой. Вокруг большой площади стояли небольшие дома, уснувшие в маленьких садиках. Я остановил машину.
Патриция Хольман потянулась, словно просыпаясь.
— Как хорошо, — сказала она. — Будь у меня машина, я бы каждый вечер совершала на ней медленные прогулки. Всё кажется совсем неправдоподобным, когда так бесшумно скользишь по улицам. Всё наяву, и в то> же время — как во сне. Тогда по вечерам никто, пожалуй, и не нужен…
Я достал пачку сигарет:
— А ведь вообще вечером хочется, чтобы кто-нибудь был рядом, правда?
Она кивнула:
— Вечером, да… Когда наступает темнота… Странная это вещь.
Я распечатал пачку:
— Американские сигареты. Они вам нравятся?
— Да, больше других.
Я дал ей огня. Теплое и близкое пламя спички осветило на мгновение ее лицо и мои руки, и мне вдруг пришла в голову безумная мысль, будто мы давно уже принадлежим друг другу.
Я опустил стекло, чтобы вытянуло дым.
— Хотите немного поводить? — спросил я. — Это вам доставит удовольствие.
Она повернулась ко мне:
— Конечно, хочу; только я не умею.
— Совсем не умеете?
— Нет. Меня никогда не учили.
В этом я усмотрел какой-то шанс для себя.
— Биндинг мог бы давным-давно обучить вас, — сказал я.
Она рассмеялась:
— Биндинг слишком влюблен в свою машину. Никого к ней не подпускает.
— Это просто глупо, — заявил я, радуясь случаю уколоть толстяка. — Вы сразу же поедете сами. Давайте попробуем. Все предостережения Кестера развеялись в прах. Я распахнул дверцу и вылез, чтобы пустить ее за руль. Она всполошилась:
— Но ведь я действительно не умею водить.
— Неправда, — возразил я. — Умеете, но не догадываетесь об этом.
Я показал ей, как переключать скорости и выжимать сцепление.
— Вот, — сказал я, закончив объяснения, — А теперь трогайте!
— Минутку! — Она показала на одинокий автобус, медленно кативший по улице.
— Не пропустить ли его?
— Ни в коем случае!
Я быстро включил скорость и отпустил педаль сцепления. Патриция судорожно вцепилась в рулевое колесо, напряженно вглядываясь вперед:
— Боже мой, мы едем слишком быстро!
Я посмотрел на спидометр:
— Прибор показывает ровно двадцать пять километров в час. На самом деле это только двадцать. Неплохой темп для стайера.
— А мне кажется, целых восемьдесят.
Через несколько минут первый страх был преодолен. Мы ехали вниз по широкой прямой улице. Кадилляк слегка петлял из стороны в сторону будто его заправили не бензином, а коньяком. Иногда колёса почти касались тротуара. Но постепенно дело наладилось, и всё стало так, как я и ожидал: в машине были инструктор и ученица. Я решил воспользоваться своим преимуществом.
— Внимание, — сказал я. — Вот полицейский!
— Остановиться?
— Уже слишком поздно.
— А что если я попадусь? Ведь у меня нет водительских прав.
— Тогда нас обоих посадят в тюрьму.
— Боже, какой ужас! — Испугавшись, она пыталась нащупать ногой тормоз.
— Дайте газ! — приказал я. — Газ! Жмите крепче! Надо гордо и быстро промчаться мимо него. — Наглость — лучшее средство в борьбе с законом.
Полицейский не обратил на нас внимания. Девушка облегченно вздохнула.
— До сих пор я не знала, что регулировщики выглядят, как огнедышащие драконы, — сказала она, когда мы проехали несколько сот метров.
— Они выглядят так, если сбить их машиной. — Я медленно подтянул ручной тормоз. — Вот великолепная пустынная улица. Свернем в нее. Здесь можно хорошенько потренироваться. Сначала поучимся трогать с места и останавливаться.
Беря с места на первой скорости, Патриция несколько раз заглушала мотор. Она расстегнула жакет:
— Что-то жарко мне стало! Но я должна научиться! Внимательная и полная рвения, она следила за тем, что я ей показывал. Потом она сделала несколько поворотов, издавая при этом взволнованные, короткие восклицания. Фары встречных машин вызывали в ней дьявольский страх и такую же гордость, когда они оказывались позади. Вскоре в маленьком пространстве, полуосвещенном лампочками приборов на контрольном щитке, возникло чувство товарищества, какое быстро устанавливается в практических делах, и, когда через полчаса я снова сел за руль и повез ее домой, мы чувствовали такую близость, будто рассказали друг другу историю всей своей жизни.
* * *
Недалеко от Николайштрассе я опять остановил машину. Над нами сверкали красные огни кинорекламы. Асфальт мостовой переливался матовыми отблесками, как выцветшая пурпурная ткань. Около тротуара блестело большое черное пятно — у кого-то пролилось масло.
— Так, — сказал я, — теперь мы имеем полное право опрокинуть по рюмочке. Где бы нам это сделать? Патриция Хольман задумалась на минутку.
— Давайте поедем опять в этот милый бар с парусными корабликами, — предложила она.
Меня мгновенно охватило сильнейшее беспокойство. Я мог дать голову на отсечение, что там сейчас сидит последний романтик. Я заранее представлял себе его лицо.
— Ах, — сказал я поспешно, — что там особенного? Есть много более приятных мест…
— Не знаю… Мне там очень понравилось.
— Правда? — спросил я изумленно. — Вам понравилось там? — Да, — ответила она смеясь. — И даже очень…
«Вот так раз! — подумал я, — а я-то ругал себя за это!» Я еще раз попытался отговорить ее:
Комментариев нет