– Конечно! Как известно, искусство – это всегда ограничение. И смысл каждой картины в ее раме. Я был готов поделиться с вами самым ценным, заметьте! – не унимался хозяин дома, а Сэнди непроизвольно бросила еще один взгляд на развенчанный несколько минут назад шедевр.
– Ау, интеллектуалы! Вы не хотите продолжить беседу, а также дегустацию в столовой? – раздался из соседней комнаты голос Марго.
Светлые стены столовой были увешаны картинами, некоторые из которых Сэнди сразу узнала: «Омовение ног» Вермеера она видела в «Ряйксмузеуме» в Амстердаме; «Женщина с попугаем» Мане, кажется, из Нью-Йоркского «Метрополитена»; «Красные рыбы» Матисса – музей с трудным названием в Москве.
– Стол сервирован на шестерых. А нас четверо. Впрочем, свечи, – Сэнди провела рукой по высокому серебряному канделябру, – наводят меня на мысль, что, быть может, перед трапезой мы проведем небольшой спиритический сеанс, и пятым будет дух. Если так, то я настаиваю на том, чтобы это был Писарро!
– Неплохая идея, – поддержал Леонард. – Но на самом деле, все проще: Марго, конечно, обедает с нами и, кроме того, мы ожидаем Саймона.
– Он обещал приехать, как только вырвется из лаборатории, – Николь жестом пригласила всех к столу. В дверях столовой появился Мэттью Уоллис, до сих пор остававшийся в гостиной.
– Простите, что я позволил себе задержаться… – Мэттью беззвучно пододвинул тяжелый стул, аккуратно расправил белоснежную салфетку на коленях, манерно поднес бокал с водой ко рту, сделал маленький глоток, поставил бокал на место, тонкими бледными пальцами взял еще теплую булочку, нож… Эти, казалось, самые обыденные действия выглядели в исполнении англичанина как ритуал, благодаря чему все, замолчав, уставились на него. Сам Мэттью глядел прямо перед собой, словно не замечая направленных на него взглядов. Вдруг, не поднимая глаз, он произнес:
– Конечно, без детальной экспертизы нельзя утверждать это с полной категоричностью, однако для частного мнения бывает достаточно и беглого осмотра. Это подлинник. Питер Брейгель Старший в гостиной месье и мадам Гратовски чрезвычайно похож на копию, однако таковой не является, – Уоллис отложил в сторону нож, и с вежливой улыбкой продолжил, поочередно задерживая взгляд на каждом, кто сидел за столом: – В течение пяти лет я имел удовольствие исполнять обязанности эксперта на аукционе «Кристис». А не так давно опубликовал работу, посвященную творчеству фламандцев. Конечно, серьезный анализ не был бы лишним. Но, по моему скромному мнению, хозяева этого дома, которых с недавнего времени я могу с гордостью именовать своими коллегами и компаньонами, и сами осведомлены о подлинности картины. Иначе мне кажется странным наличие столь сложной системы сигнализации, как та, что я обнаружил под рамой.
Сэнди в растерянном недоумении переводила взгляд с Мэттью на Леонарда. Николь, часто моргая, тоже глядела на англичанина. Первым заговорил Леонард, который, казалось, сохранял полное спокойствие на фоне разоблачительных утверждений Уоллиса:
– Как приятно осознавать, что в твоей команде работают настоящие профессионалы! Мэттью, я рад, что провидение, или Ас – не важно – привели вас к нам!
– Постойте, значит, это все-таки подлинник? – Сэнди не знала, готова ли она поверить в новую «правду».
– Да. Это подлинник. Я же сразу вам это сказал, – ответил Лео. Но хитрый блеск в его глазах заставил Сэнди остаться при своих сомнениях.
– Так значит, это великолепие – тоже?.. – она указала на стены столовой.
– Друзья, если мы попросим Мэттью произвести еще одну маленькую экспертизу, а их тут потребуется… – Николь сделала вид, что считает картины, – …не менее десяти, то мы сильно обидим Марго, которая полдня провела на кухне, проявляя свои кулинарные таланты. Ватерзое не терпит, когда его разогревают. Тогда он становится подобным нагретому снегу: состав молекул тот же, но вид, форма, а в нашем случае и вкус – безвозвратно потеряны, – Николь явно пыталась закрыть тему.
– Все-таки чудесно иметь такую команду! – пробормотал еще раз Леонард.
– Благодарю вас, Лео, – церемонно сказал Мэттью.
– Не за что, друг мой, – ответил Лео. – Тем более что в данный момент я имел в виду Марго, – добавил он вполголоса.
Будто ожидавшая этой реплики, в столовую вошла Марго с огромным блюдом в руках.
Мэттью, сидевший за столом напротив Сэнди, представлял собой полную противоположность привычным ей уверенным и раскованным, как правило, загорелым и одетым в джинсы американцам. Англичанин в своем старомодном бархатном пиджаке, светлой рубашке и шейном платке, оттеняющем мраморную бледность лица, казался сошедшим с портрета девятнадцатого века. Непроницаемое спокойствие во взгляде. Прямая осанка… Он не поворачивал шею, – если надо было посмотреть в сторону, Мэттью разворачивался всем корпусом. Что, впрочем, вполне естественно для портрета…
Слушать его порой было невыносимо сложно, несмотря на то, что он вещал на ее родном языке. Вычурность его речи вводила ее в состояние, близкое к трансу, когда сознание просто следовало за словами Мэттью, оставив попытки проникнуть в их суть. Но в определенной мере это было приятно – просто наслаждаться оксфордским произношением и следить за процессом сплетения слов, оставив смысл в стороне.
Внезапно дверь столовой распахнулась, заставив Сэнди вздрогнуть от неожиданности. Мэттью резко выпрямился, снова застыв в картинной позе. В светлых летних брюках и легкой куртке поверх чуть помятой рубашки, блистающий серебристой оправой очков, в столовой появился Саймон Дикселль.
– Приветствую вас, коллеги! Сэнди, Мэттью, мое почтение, – Саймон обошел стол, поздоровавшись с каждым.
Казалось, он невероятно торопится справиться с формальностями, взбудораженный чем-то, чем хочет поделиться. Мгновением позже он заговорил именно об этом: – Это оно, друзья. Мы не ошиблись!
– Кто бы сомневался! – лицо Леонарда светилось радостью ребенка, получившего на Рождество загаданный подарок.
То же детское счастье озаряло лица профессора Дикселля и Николь. Даже Мэттью, ни разу до этого не проявивший сильных эмоций, выразил некоторое подобие радости.
Сэнди, подхваченная общей волной восторга, тоже улыбалась, испытывая при этом неловкость, какую испытывают люди, попавшие на чужое торжество и не знающие, кого и с чем поздравлять, и нужно ли это делать.
– Дэдди, нам есть, что отпраздновать, перестань суетиться и садись, – Николь указала на стол. – Марго, Дэдди явился! – крикнула она.
– Спасибо, дорогая, но, к моему собственному сожалению, я не голоден. Да, да, я знаю, чего лишаю себя. Желудок просвещенного человека имеет лучшие качества доброго сердца – чувствительность и благодарность. И от его имени заявляю: подобно Марго не готовит никто в этом городе. Кстати, где она, моя недостижимая любовь?
Комментариев нет