– С нами все будет в порядке, – сказала мне однажды ночью Сэм, как раз перед тем, как выключили свет. – Это просто глупости, понятно?
Однако ничего не было в порядке. Ни раньше, ни сейчас.
Разговоры на фабрике были запрещены, однако существовали и другие способы общения. Фактически единственное время, когда нам разрешалось говорить, наступало как раз перед выключением света. В остальных местах царила тишина. Только работа, и ничего больше. И все же, когда живешь с кем‑то бок о бок годами, у вас поневоле начинает формироваться свой собственный тайный язык. Пусть это всего лишь усмешки и быстрые выразительные взгляды. Сегодня нас отправили полировать и шнуровать ботинки, пришивать пуговицы к солдатской униформе. Но даже за работой, на миг оторвавшись от шнуровки, можно было вскользь посмотреть на девочку, стоящую напротив. Ту, которая прошлой ночью назвала тебя гадким словом. И это уже подобие разговора.
На самом деле фабрика по сути не была фабрикой. Скорее это место можно было назвать хранилищем. Внутри здание представляло собой одно большое помещение, а наверху, по всему периметру, шел небольшой балкон. Строители решили, что для освещения достаточно четырех больших окон на западной и восточной стенах. Зимой здесь было, мягко говоря, не жарко, летом отключали вентиляцию. А окна, едва пропускавшие солнечный свет, при этом не защищали от непогоды.
Руководство лагеря постаралось устроить все как можно проще. На пыльном бетонном полу выстроились ровные ряды столов. Тем утром на фабрике работало несколько сотен человек, все зеленые. Над нами находились десять СПП, в руках у каждого (каждой) – черная винтовка. Еще десять солдат патрулировали зал.
Казалось, взгляды СПП буравят нас со всех сторон. Прошлой ночью я спала плохо, хотя до этого целый день проработала в саду. В кровать я легла с жуткой головной болью, а когда встала, у меня, ко всему прочему, начало першить горло. Даже пошевелить руками было тяжело: пальцы стали как деревянные.
Я понимала, что дела плохи, однако, словно утопающий, из последних сил старалась держаться на плаву. Чем выше мне удавалось поднять голову, тем слабее и медлительнее я становилась. В конце концов держаться прямо стало почти невозможно, и, чтобы не нырнуть ласточкой вниз, я вынуждена была опереться на стол. В большинстве случаев мне удавалось решить подобную проблему, замедлив темп работы. Ничего важного нам все равно не доверяли, сроки ставились более чем свободные. Все эти занятия преследовали две цели: во‑первых, они поддерживали иллюзию деятельности, а во‑вторых, убивали мозг. Сэм называла это «бездумная деятельность». Да, нас выводили из корпусов, давали простую и не утомительную, по сравнению с тем, что мы делали в саду, работу, однако никто не хотел сюда попасть.
Особенно когда рядом появлялись провокаторы.
Я почувствовала спиной его присутствие задолго до того, как он начал вслух пересчитывать сияющие отполированные пары ботинок на столе. От него пахло мясом с пряностями и машинным маслом. Не слишком удачное сочетание. К которому вскоре добавился еще и запах сигаретного дыма. Ощущая на себе тяжелый, пристальный взгляд, я попыталась выпрямиться. Казалось, два тяжелых кулака уперлись мне между лопаток.
– Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать…
Неужели цифры могут звучать так зло и резко?
В Термонде нам не разрешалось касаться друг к друга или солдат, но это вовсе не означало, что солдаты не могут трогать нас. Мужчина сделал два шага вперед. Носы его ботинок – таких же, как те, что стояли на столе, – уперлись в задники моих туфель. Я ничего не сказала. Солдат положил мне на плечо руку, будто бы рассматривая готовую работу, и прижался ко мне.
Сгинь, – мысленно сказала я, сгорбив спину и глядя только вперед. – Сгинь, исчезни.
– Отвратительно, – прорычал СПП за моей спиной. От его тела исходил такой жар, что можно было сжечь целый дом. – Ты все сделала неправильно! Смотри – ну‑ка, смотри, девчонка!
Я отважилась краем взгляда посмотреть на своего обидчика. Он выхватил из моей руки тряпку с полиролем и придвинулся еще ближе. Мужчина оказался невысоким, всего на дюйм выше меня, со сплюснутым носом и толстыми щеками, надувающимися при каждом вдохе.
– Как эти, – сказал он, указывая на собственные ботинки. – Смотри на меня!
Это была ловушка. Нам не разрешалось смотреть солдатам прямо в глаза.
Вокруг раздалось несколько смешков. Смеялись не девочки, нет, – другие солдаты.
Я чувствовала, как внутри меня все кипит. На дворе стоял декабрь, и температура воздуха на фабрике не превышала четырех градусов тепла, однако по моим щекам потекли струйки пота. Из горла вырвался хриплый лающий кашель.
В этот момент мне вдруг стало легче. Сэм не имела права смотреть на что‑то, помимо собственной работы, однако я видела, как ее быстрый оценивающий взгляд скользнул по мне. Шею, а затем и лицо Сэм залила краска, оставалось лишь гадать, какие слова клокочут у нее внутри. Острый локоть подруги легонько коснулся моего, словно в напоминание, что она все еще здесь, рядом.
А потом я с замиранием сердца почувствовала, как ботинок все того же СПП ударил меня по плечу и руке и впечатался в стол прямо перед моим носом.
– А вот эти ботинки, – медленно промурлыкал он, пнув пластиковый контейнер с выполненной работой, – ты зашнуровала?
Если бы я не знала, какое за это бывает наказание, то заплакала бы. С каждой секундой я чувствовала себя все более глупо и сконфуженно, однако сказать ничего не могла. Не могла даже двигаться. Мой язык словно усох вдвое, зубы плотно сжались. Мысли в голове назойливо жужжали, сливаясь в одно мутное облако. Перед глазами все расплывалось.
Позади захихикало еще несколько человек.
– Шнуровка просто отвратительная.
Другой рукой он взял меня за левый бок. Теперь наши тела прижались друг к другу так плотно, что не осталось ни одного свободного сантиметра. Во рту у меня появился привкус кислятины.
За столами воцарилась тишина.
Мое молчание лишь сильнее распаляло СПП. Без единого слова он схватил контейнер и перевернул его. Сотни ботинок раскатились по всему столу с ужасающим грохотом. Теперь все взгляды были обращены на меня. Словно на нас направили огромный прожектор.
– Дрянь, дрянь, дрянь, дрянь, дрянь! – выкрикивал он, раскидывая обувь. Ботинки были хорошими. Идеальными. Обычные ботинки, хотя я знала, чьи ноги будут в них ходить. – Зеленая, ты не только тупая, но еще и глухая?
А потом, словно гром посреди ясного неба, отчетливо прозвучал голос Сэм:
– Это мой контейнер.
У меня в голове пронеслась лишь одна мысль: «Нет, только не это!»
Я почувствовала, как СПП от неожиданности отпрянул назад. Они всегда реагировали так, крайне удивленные тем, что мы умеем говорить, использовать слова против них.
Комментариев нет