Стилист

А Володя Соловьев был из той же породы, что и сама Настя. Человек, имеющий способности к иностранным языкам и живущий этим. Обыкновенный гуманитарий. Не делец, не фирмач. Переводчик. Настя могла бы точно так же работать в издательстве и переводить книги, если бы не отдала в свое время предпочтение милиции, зловонным трупам, плачущим пострадавшим и сомнительным радостям разоблачения преступников. И то обстоятельство, что она могла бы жить так же, как живет сейчас Соловьев, делало ее взгляд, которым она обводила свою квартиру, более пристальным и придирчивым.

«Почему я живу в таком убожестве? – думала она, машинально глотая салат и не чувствуя вкуса. – Почему? Я же не нищая, если судить по общепринятым меркам. Врачи и учителя получают гораздо меньше, не говоря уж о пенсионерах. Куда деньги деваются? Их хватает каждый раз строго до дня зарплаты. Наверное, я не умею их правильно тратить. И еще очень важный момент: у меня совсем нет свободного времени. А это означает, что я вынуждена покупать дорогие продукты. Когда я училась в университете, то покупала в мясном магазине почки, они стоили очень дешево, но на приготовление нужно было убить полдня. Сначала вымачивать часа четыре, потом вываривать, потом тушить. Сейчас у меня нет на это времени, я прихожу домой хорошо, если в десять вечера, а утром убегаю в восемь». Ходить по магазинам днем возможности нет, и ей приходится покупать продукты в палатках возле метро, а это значительно дороже. Раньше можно было купить «докторской» колбасы, и хотя она была омерзительной, процентов на девяносто из крахмала и бумаги, но, поколдовав над ней полчасика, можно было получить нечто вполне съедобное. Сначала поварить в воде со специями, потом положить на толстый кусок хлеба, намазать кетчупом, посыпать мелко нарубленной зеленью и чесноком, сверху положить кусок сыра – и в духовку или в сковороде под крышкой на маленький огонь. После таких манипуляций бумажно‑крахмальную колбасу можно было употреблять в пищу даже не без удовольствия, но ведь сами манипуляции требовали времени. А какое уж тут время, когда приходишь домой в десять и чуть не в обморок падаешь от голода? Вот и приходится покупать карбонад или построму, это раза в три дороже, зато вкусно и не требует готовки. Отрезал – и можно есть.

Все равно, даже если бы Настя вдруг начала экономить на еде, ей не удалось бы скопить денег на такой дом, как у Соловьева. Это совсем другой уровень доходов. И она никак не могла понять, почему человек, знающий три иностранных языка, может жить в таком удобном и красивом доме, а другой человек, знающий пять языков, да к тому же приносящий обществу пользу своей тяжелой, грязной, но такой необходимой работой, так вот этот второй человек вынужден по своим доходам жить в крошечной тесной квартирке с совмещенным санузлом. Она ни минуты не сомневалась в том, что ее бывший возлюбленный – человек честный. Он не вор и не мошенник. И деньги у него чистые, честно заработанные. Просто есть некоторая неправильность, что ли, в том, как устроена наша сегодняшняя жизнь. И следствием этой неправильности как раз и является то различие, которое существует между Настей и Соловьевым и которого, по строгому счету, быть вообще‑то не должно.

Внезапно она поймала себя на том, что с удовольствием думает о Соловьеве. И о том, что завтра опять поедет к нему.

«Ты не права, Настасья, – устало сказала она себе.– Ты должна работать, а ты продолжаешь думать об удовольствии. Выкинь из головы всякие глупости, ты уже не в том возрасте, когда простительно делать такие ошибки. Тем более во второй раз».

Настя доела салат, вымыла миску, постояла минут пятнадцать под горячим душем, чтобы расслабиться и согреться, и залезла в постель. Она хотела было позвонить родителям мужа в Жуковский – может быть, он поехал их навестить. Уже потянулась к телефонной трубке, но остановилась. Не надо. Подумает еще, что она его проверяет. И потом, а вдруг его там нет и родители не знают, где он? Уж что‑что, а задачи «поймать» Лешку она себе никогда не ставила. И совсем не потому, что была стопроцентно уверена в его бесконечной верности. Леша – нормальный живой мужчина, которому в любой момент может понравиться красивая, интересная, сексуальная женщина, совсем не похожая на Настю, такую невзрачную, холодноватую и совершенно лишенную сексуальности. С точки зрения теории вероятностей, это было вполне допустимо, но Настя никогда не считала, что ей необходимо об этом знать. Зачем? Из без малого тридцати шести прожитых лет она знакома с Чистяковым двадцать. Больше половины жизни. Они состарятся вместе, они всегда будут рядом, и, что бы ни случилось, они останутся самыми близкими друг другу людьми. Это утверждение проверено опытом и сомнению не подлежит. И потом, разве сама она без греха? Вот уж нет.

Короче говоря, Лешкиным родителям она звонить не стала. Но когда уже собралась погасить свет, зазвонил телефон.

– Настя? – послышался в трубке неуверенный голос.

Павел Иванович, отец Саши Каменского. Ну и Настин, разумеется, тоже.

– Да, я слушаю, – ответила она, пытаясь скрыть удивление.

Каменский‑старший звонил крайне редко. С Настиной матерью он развелся, когда Настя была совсем крохой, и с дочерью общался только по большим праздникам, и то по телефону. Правда, после того, как Настя подружилась с сыном отца от второго брака Александром и его женой Дашей, Павел Иванович вроде бы тоже начал звонить почаще. Но все равно он как был, так и остался для Насти абсолютно чужим человеком, к которому она не испытывала ровно ничего – ни симпатии, ни неприязни. Второго мужа матери, своего отчима, Настя обожала, боготворила и всю жизнь называла папой, а Павла Ивановича для нее как бы не существовало.

– Настя, я звоню, чтобы предупредить… – Павел Иванович замялся. – Там с Дашенькой беда, и твой Алексей поехал Саше помочь.

– Что с Дашей? – перепугалась Настя.

– Ну… там… это… – мямлил Каменский‑старший, но Настя уже сама догадалась.

Даша была беременна, четвертый месяц. Наверное, выкидыш.

– Как это случилось?

– Не знаю. Саша позвонил примерно часа два назад уже из больницы. Сказал, что Алексей должен привезти какого‑то хорошего врача. Заодно попросил меня тебе позвонить, чтобы ты не волновалась. Ты не сердись, Настя, что твоего мужа на ночь глядя из дома выдернули, но Саша в такой панике, он так переживает за Дашеньку. Пусть Алексей побудет с ним. Хорошо?

– Хорошо. Спасибо, что позвонил, – ответила Настя.

«Спасибо, что позвонил сегодня, а не завтра, – добавила она мысленно. – Я пришла домой час назад. И, будь у меня другой характер, я за этот час уже с ума сошла бы от волнения, куда это мой муж подевался без предупреждения, даже записки не оставил. А ты, папенька, вместо того чтобы звонить мне каждые пять минут, стараясь поймать прямо у порога, когда я приду, и не заставлять нервничать, звонишь черт знает когда. Кино, что ли, по телевизору смотрел? Твое счастье, что у меня характер спокойный и я в панику не впадаю с первой же секунды. С Дашенькой беда… Меня ты за всю жизнь ни разу не назвал Настенькой. Боже упаси, я не ревную. Дашка – изумительное существо, живое чудо с синими глазами, я сама ее люблю ужасно, и мне трудно представить человека, который мог бы ее не любить. Но ведь я твоя дочь. Или нет? Или я для тебя просто ребенок женщины, на которой ты когда‑то был женат, совершенно случайно, по глупости и очень недолго?»