Стая

Быстро смахнув ладонью выступившие слезы, всхлипнула почти беззвучно и сказала шепотом, скороговоркой почти, словно боялась запнуться и не досказать, а может, разреветься:

— Никогда не смей становиться передо мной на колени. Мне это не нужно. А тебе не за что. Даже из романтических побуждений. Оставь эту сентиментальную дурь. Я никогда не буду с мужчиной, которого можно поставить на колени. А ты не из тех, кто пиджак распахнутым носит, не застегивает, чтобы шире казаться. Ты так часто раньше напоминал мне, кто мой отец. А сам забыл, что ли? Неужели непонятно? Тебя даже сам Монахов не смог… Кто-то любит просто так, кто-то вопреки. А я за это. Понятно тебе? — снова вытерла мокрую щеку и вздохнула.

— Мне понятно, — сказал Денис как-то бесцветно. Юля не смогла распознать оттенок голоса, только хрипотцу в нем уловила и резкость.

Шаурин сделал протяжный и глубокий вдох, словно и не дышал до этого. Словно только что место для полного вдоха у него в груди освободилось. Точно немного пришел в себя. И Юльке легче стало, и сама она вот так же глубоко вздохнула.

— Ну, чего замолчала? Давай реви, — произнес он, как будто спокойно. Но чувствовалось, что к последнему слову голос набрал силу. И сила эта вот-вот прорвется криком.

— Зачем? — несмело и тихо сказала она, сдерживая икоту. В груди так заломило, что приложила к ней невольно руку: хотелось как-то эту боль унять. Что замолчала… А что говорить? Высказалась сполна. Да и горло у нее стянуло от сухости, словно это она водку хлестала, а не Шаурин.

— Потому что все нормальные бабы плачут. У каждого человека есть, о чем поплакать. Или у тебя совсем не о чем? Реви давай! — Денис пружинисто поднялся, Юлька сразу отскочила от него, бросилась к постели и откинула одеяло. Резко откинула, как содрала.

— Реви! — рявкнул он на всю комнату. А может, и на всю квартиру.

И заревела же. Как по команде. Бросилась в слезы и в кровать заодно. Накрылась с головой, сначала пытаясь сдерживаться, плакать тихо. Но не смогла — разревелась. Оплакивала те два года, которые без него умирала, и недавние часы ада, что довелось пережить, и шауринскую последнюю выходку. Которая все внутри перевернула.

А Денис не подходил, не утешал ее, не трогал. Остался на месте, будто ждал пока она разойдется в плаче. Так разойдется, что не сможет успокоиться. А когда дождался, двинулся к ней. Ступал неслышно, словно боялся спугнуть ее слезы. Выключил тусклый ночник, осторожно приподнял ее и прижал к себе. Вместе с одеялом.

— Теперь… — заикаясь начала она, — теперь я и без тебя справлюсь…

— Конечно, справишься.

— И вообще, я уже не в том… — не смогла договорить.

— Не в том возрасте, чтобы плакать? Или положении?.. — Чувствовал, что самому стало дышать невыразимо легче, будто что-то тугое выпустил из себя с криком. — Не переживай, я тем мужикам, которых ты на совещаниях отдираешь, не скажу, что ты умеешь плакать. Так что давай — реви. Можешь сморкаться в мою футболку.

Ничего ей больше не оставалось. Обняла его — окольцевала руками. Обвила ногами, прижалась крепко и зарыдала. Денис укутал ее плотнее в одеяло. Сам не знал, почему так сделал — укутал с головой. Может, плечи ее, содрогающиеся, подсказали, может, руки ледяные — не то согреть ее пытался, не то постарался заглушить надрывный плач, потому что с трудом выносил ее слезы.

Долго она плакала. Плакала так, что сердце чуть не надорвала. А потом заснула. Так и заснула в его руках. Затихла. Перестали вздрагивать плечи и дрожать руки. По дыханию понял, что спит, аккуратно откинулся вместе с ней на спину, чуть на бок повернулся, одеяло с себя сбросил. Юля не пошевелилась, только крепче сжала кулаки, сминая зажатую в них его белую футболку.

Вздохнул свободно раз, второй. А воздуха все не хватало. Задыхался. Все никак сердце не могло кровь разогнать. Раздеться бы… Одежду с себя скинуть, иначе через некоторое время вспотеет, станет мокрый и Юлька от него. Но не двинулся: с таким трудом Юля успокоилась, теперь боялся ее тревожить. Носом уткнулся в ароматный висок, пальцами в ее волосах запутался и сам прикрыл тяжелые веки. Ее тело дышало уже покоем и умиротворенностью, его — еще смертельной усталостью. А она спала, как ребенок, — тихо и беззащитно.

Открыл глаза, когда Юля зашевелилась. От жары проснулась. Недолго они спали, окно еще не белело рассветом, а значит, отключились оба, наверное, минут на двадцать. Но кажется сил прибавилось. Вдвое прибавилось. У Шаурина так точно.

— Я есть хочу, — хмуро сказала она. Эта хмурость в голосе просвечивалась. Хриплый он стал, надорванный, но зато не шелестел уже еле слышно. — Мяса хочу. Что мне этот стакан кефира с булочкой. Пельменей хочу. Много.

— Ну, в четыре часа ночи я тебе ничего другого, увы, не могу предложить. А хотел бы.

— Не надо, меня все устраивает.

— Тогда пошли на кухню.

— Тогда пошли, — согласилась Юля, но, как и Денис, не спешила вскакивать, с места не двинулась. Лежала, к любимому крепко прижавшись, и слушала, как размеренно бьется в груди его сердце.

А Шаурин не мог, не шевелился, словно сам себе не доверял, словно боялся, что тело его подведет. И не зря. Когда поднялся с кровати, голова закружилась. Но неуверенность в движениях быстро прошла, стоило только в лицо плеснуть ледяной водой. Сделал это на кухне. Юля закрылась в ванной — тоже пошла умыться.

— А ничего, если я снова просто посижу? А ты сваришь мне чудесных пельмешек и покормишь меня? — Появившись через несколько минут, уселась на стул.

— Ничего. Посиди. Я могу даже, как в том мультике, за тебя и пальцы загнуть. У меня все записано. Потом отработаешь.

— Курицу тебе пожарить? — улыбнулась Юля и стерла капельку воды с подбородка.

— Можно курицу, можно не курицу.

— И еще я хочу кофе. Или чаю. Чего-нибудь крепкого.

— Чаю.

— Чаю, — согласно кивнула и, перекинув волосы на одно плечо, заплела их в слабую косу.

— И перца мне, — напомнила Денису, когда получила свои пельмени.

— Перца ей, — усмехнулся Шаурин. — Что-то я не помню, чтобы ты раньше по мясу так убивалась. — Налил себе кофе, перед Юлей поставил чашку с чаем.

— Я просто есть хочу.

— Правильно. Ешь-ешь. Мясо ешь, значит, сын родится. Вон Танюха конфеты лопала, девку родила. А мне пацан нужен.

— Чего? — Юлька на миг дар речи потеряла и жевать перестала. — А с чего это ты решил, что я беременна?

— А с того, что от незащищенного секса дети рождаются. Или ты уже точно знаешь, что не беременна?