– Да?
Пара неподалеку общалась по‑испански. Миранда уже несколько месяцев учила этот язык и разбирала каждое третье или четвертое слово.
– Миранда Кэрролл? – произнес смутно знакомый мужской голос с британским акцентом.
– Да, с кем я говорю?
– Вряд ли вы меня помните, мы виделись несколько лет назад на мероприятии в Каннах. Кларк Томпсон. Друг Артура.
– И еще раз после этого, – сказала Миранда. – Вы приезжали на званый ужин в Лос‑Анджелесе.
– Да, – отозвался Кларк. – Да, конечно, как я мог забыть…
Ничего он не забыл, поняла Миранда, а просто повел себя тактично.
– Миранда, – произнес Кларк. – Боюсь, у меня плохие новости. Лучше присядьте.
Она осталась стоять.
– Говорите.
– Миранда, вчера Артур умер от сердечного приступа.
Свечение над водой смазалось, превращаясь в череду сливающихся ореолов.
– Мне очень жаль. Не хотел, чтобы вы узнали из новостей.
– Но я только недавно его видела, – услышала Миранда собственный голос. – Я была в Торонто две недели назад.
– Сложно поверить, да. – Кларк кашлянул. – Такое потрясение, такое… Мы познакомились, когда мне было всего восемнадцать. Тоже никак не могу смириться.
– Прошу, расскажите, что вы знаете.
– Ну, он… надеюсь, вас не обидит, если я скажу, что сам Артур был бы рад… Он умер на сцене. Мне сообщили, что у него случился тяжелый сердечный приступ во время четвертого акта «Короля Лира».
– Он просто рухнул?..
– В зале было двое врачей, они сразу поднялись на сцену, как только поняли, что происходит, и попытались его спасти, однако никто уже ничего не мог сделать.
Вот как все заканчивается, думала Миранда после разговора. Так банально и просто, что эта мысль почему‑то странно успокаивала – вот тебе звонят по телефону, пока ты в другой стране, и в одно мгновение узнаешь, что человек, с которым ты когда‑то хотела прожить до самой старости, покинул этот мир.
Из темноты по‑прежнему доносилась беседа на испанском. На горизонте светились корабли. Ветра не было. В Нью‑Йорке занималось утро. Миранда представляла, как Кларк положил трубку телефона в своем офисе в Манхэттене. Все это происходило в последнем месяце той эры, когда еще было возможно нажать несколько кнопок на аппарате и связаться с кем‑то на другом конце планеты.
6
НЕПОЛНЫЙ СПИСОК:
Не стало бассейнов с хлорированной водой и подсветкой на дне. Игр с мячом в свете прожекторов. Фонарей, у которых летними ночами вьется мошкара. Поездов, что проносятся под землей в городах, благодаря текущему в третьем рельсе току. Не стало самих городов. Не стало кино, разве что иногда, с генератором, который заглушает половину диалогов, хотя вскоре топливо кончилось, ведь автомобильный бензин портится через два или три года хранения. Авиационный – медленнее, но его сложно найти.
Нет больше экранов, что светятся в полутьме, когда люди вытягивают руки с телефонами над головами толпы, чтобы сфотографировать сцену. Нет и самих сцен, освещенных яркими галогенными лампами. Нет электронной музыки, нет панка и электрогитар.
Нет лекарств. Нет уверенности, что можно не умереть от царапины на руке или пореза на пальце, если соскочит нож, пока готовишь обед.
Нет полетов. Не выглянуть из иллюминатора на мерцающие внизу города, представляя, как среди этих огней живут люди. Нет самолетов, нет просьб поднять и зафиксировать откидные столики… хотя самолеты все же иногда встречались то тут, то там. Они покоились в ангарах и на взлетных полосах, собирали снег на крыльях. В холодные месяцы самолеты становились идеальными хранилищами для пищи. Летом те, что находились возле садов, были наполнены подносами с высыхающими на солнце фруктами. Подростки тайком пробирались в самолеты, чтобы заняться сексом. На металле расцветала ржавчина.
Исчезли государства, границы остались без охраны.
Не стало пожарных частей, полиции. Как и технического обслуживания дорог, вывоза мусора. С космодромов Мыс Канаверал, Байконур, Ванденберг, Плесецк и Танегасима не взлетают космические корабли, прожигая пути вверх сквозь атмосферу.
Не стало Интернета, социальных сетей. Больше не прокрутить бесконечные страницы, заполненные чужими мечтами, надеждами и фотографиями еды, криками о помощи или радостными возгласами, обновлениями статуса отношений с целыми или разбитыми сердечками, планами о встречах, призывами, жалобами, желаниями, картинками с детьми в костюмах мишек или перчинок для Хеллоуина. Не почитать и не прокомментировать жизнь, чувствуя себя не так одиноко в своей комнате. Не поставить аватарку.
Часть вторая
Сон в летнюю ночь
7
Через двадцать лет после того, как путешествия по воздуху стали невозможны, повозки «Дорожной симфонии» медленно продвигались вперед под добела раскаленным небом. Стоял конец июля, и двадцатипятилетний термометр, прикрепленный к ведущей повозке, показывал сто шесть по Фаренгейту и сорок один по Цельсию. Труппа ехала к озеру Мичиган. Обочины плотно заросли деревьями, которые пробились сквозь трещины в асфальте. Побеги гнулись под колесами повозок, а мягкая листва щекотала ноги лошадей и людей. Безжалостная жара не спадала уже неделю.
Большинство людей шли пешком, чтобы облегчить ношу лошадей, ведь им и без того, к всеобщему неудовольствию, приходилось часто давать отдых в тени. Участники «Симфонии» не очень хорошо знали эту местность и спешили ее покинуть, однако при такой жаре двигаться быстро было невозможно. Они медленно шагали, сжимая оружие. Актеры повторяли реплики, музыканты пытались не обращать внимания на актеров, а разведчики следили, нет ли какой опасности впереди или позади.
«Неплохая проверка, – сказал чуть раньше их режиссер‑постановщик. Гилу было семьдесят два, и он ехал во второй повозке, ведь ноги уже не держали его так хорошо, как раньше. – Если сможете вспомнить текст на такой сомнительной местности, то на сцене все будет отлично».
– Входит Лир, – произнесла Кирстен.
Двадцать лет назад, в той жизни, которую она почти и не помнила, у нее была маленькая немая роль в недолго продержавшейся постановке «Короля Лира» в Торонто. Теперь Кирстен шагала в сандалиях на подошве из автомобильной шины и носила за поясом три ножа. В руках она держала печатную версию пьесы в мягкой обложке с выделенными желтым сценическими ремарками.
– Причудливо убранный цветами, – продолжила Кирстен.
– Но кто идет там? – проговорил человек, разучивающий роль Эдгара.
Его звали Август, и он только недавно стал актером. А еще он был второй скрипкой и тайно писал стихи, о чем в «Симфонии» знали лишь Кирстен и седьмой гитарист.
– Да, здравый ум едва ли заставил бы… заставил… Как там?
– Так нарядиться, – подсказала Кирстен.
– Спасибо. Да, здравый ум едва ли заставил бы так нарядиться.
Повозки раньше были пикапами; теперь их тянули лошади, помогая крутиться колесам из стали и дерева. Все части, ставшие бессмысленными, когда исчерпались запасы бензина, – двигатель, топливная система и другие, которые люди младше двадцати никогда не видели в действии, – пришлось изъять, а на крышах установить скамеечки для кучеров. Из машин убрали все, что добавляло лишний вес, но в остальном они остались прежними – закрывающиеся двери, окна из автостекла, которое непросто разбить, ведь путешествовали они по опасной территории, и было бы неплохо иметь возможность куда‑нибудь усадить и как‑то защитить детей. Платформы кузовов перетянули темно‑серым брезентом с белыми буквами «ДОРОЖНАЯ СИМФОНИЯ» по обеим сторонам.
Комментариев нет