Спаситель

Огороженная территория была освещена, но фонарные столбы раскачивались под могучими порывами ветра, и по проходам между металлическими контейнерами, водруженными по два, по три друг на друга, метались тени. Контейнер, на который смотрел Харри, был красный и цветом плохо сочетался с оранжевой полицейской лентой. Однако в декабрьском Осло он представлял собой неплохое убежище, поскольку ни размером, ни комфортом не уступал голым камерам КПЗ в полицейском управлении.

В отчете группы, работавшей на месте происшествия, – собственно, сотрудников было всего двое: дознаватель и техник‑криминалист – указано, что контейнер некоторое время пустовал. И стоял незапертый. Охранник заявил, что запирать пустые контейнеры нет нужды, ведь территория обнесена забором, а к тому же охраняется. Тем не менее наркоман туда пробрался. По всей вероятности, Пер Холмен один из многих, что обретались возле Бьёрвики, откуда рукой подать до наркоманского «супермаркета» на Плате. Вполне возможно, охранник сознательно смотрел сквозь пальцы на то, что его контейнеры временами служили ночлегом, вполне возможно, он понимал, что иной раз они спасали жизнь?

Контейнер не заперт, а вот на воротах в заборе висит здоровенный амбарный замок. Надо было позвонить из управления, предупредить, с досадой подумал Харри. Если тут вообще есть охрана, он что‑то никого не видит.

Харри опять посмотрел на часы. Поразмыслил, прикидывая высоту забора. Он в хорошей форме. В очень даже хорошей. К спиртному после рокового летнего срыва не притрагивался, регулярно тренировался в гимнастическом зале управления. Более чем регулярно. Перед тем как выпал снег, побил на стадионе давний рекорд Тома Волера в беге с препятствиями. Спустя несколько дней Халворсен осторожно поинтересовался, не связаны ли его усиленные тренировки с Ракелью. У него‑де сложилось впечатление, что они больше не встречаются. Харри коротко, но без обиняков объяснил молодому коллеге, что, хотя они и делят кабинет, это вовсе не означает, что они делят и частную жизнь. Халворсен только пожал плечами, спросил, с кем Харри в таком случае намерен разговаривать, и получил подтверждение своей догадки, поскольку Харри встал и вышел из комнаты 605.

Три метра. Без колючей проволоки наверху. Проще простого. Харри как можно выше ухватился руками за сетку, уперся ногами в столб ограды и подтянулся, снова перехватил сетку повыше, секунду висел на вытянутых руках, пока снова не оперся ногами о забор. Точно гусеница. Ну вот, он перебросил тело на другую сторону.

Подняв засов, он открыл дверцу контейнера, достал большой солидный армейский фонарь, поднырнул под ленту полицейского ограждения и влез внутрь.

Странная тишина, будто и звуки застыли.

Харри включил фонарь, направил луч в глубь контейнера. На полу меловой контур – там, где найдено тело Пера Холмена. Беата Лённ, руководитель криминалистического отдела, показывала ему фотографии. Пер Холмен сидел, прислонясь спиной к стене, с дыркой в правом виске, и опять‑таки справа от него лежал пистолет. Крови мало. При выстреле в голову это единственный плюс. Пистолет скромного калибра, так что входное отверстие маленькое, а выходное вообще отсутствует. Стало быть, судебный медик найдет пулю внутри черепа, куда она вошла как шарик от настольного футбола, превратив в кашу то, чем Пер Холмен думал. И принял свое решение. А в конце концов и приказал пальцу нажать на спуск.

«Уму непостижимо», – обыкновенно говорили его коллеги, в очередной раз обнаружив молодого самоубийцу. Скорей всего, думал Харри, они говорили так, чтобы защитить себя, отмести саму мысль об этом. Иного объяснения их «уму непостижимо» он найти не мог.

Однако именно эти слова пришли ему сегодня на ум, когда он стоял на лестничной площадке и смотрел в темную прихожую, где отец Пера Холмена рухнул на колени, смотрел на его сгорбленную спину, содрогающуюся от рыданий. И поскольку он не знал утешительных слов о смерти, Боге, спасении, загробной жизни и не видел во всем этом смысла, беспомощно пробормотал: «Уму непостижимо».

Харри погасил фонарь, сунул его в карман, и вокруг сомкнулась темнота.

Ему вспомнился отец. Улав Холе. Преподаватель на пенсии, живший в доме в Уппсале. Вспомнилось, как у него загорались глаза, когда раз в месяц Харри или дочка, Сестрёныш, приезжали навестить его, и как огонек в глазах потихоньку угасал, пока они пили кофе и разговаривали о всяких пустяках. Ведь то единственное, что имело значение, осталось лишь на фотографии, стоявшей на пианино, на котором она когда‑то играла. Он, Улав Холе, теперь в общем‑то ничего не делал. Только читал свои книги. О дальних странах, какие ему уже не доведется увидеть, да он туда и не стремится, ведь ее рядом не будет. «Величайшая утрата», – говорил отец в те считаные разы, когда о ней заходила речь. И сейчас Харри подумал: что скажет отец в тот день, когда ему сообщат о смерти сына?

Харри выбрался из контейнера, подошел к забору. Взялся за него руками. И тут вдруг на мгновение воцарилась полнейшая тишина, словно ветер затаил дыхание, не то прислушиваясь, не то задумавшись о своем, и в ночном мраке был слышен только спокойный гул города. Да еще шелест бумаги, которую ветер гонит по асфальту Стоп. Ветер‑то утих. Это не бумага, это шаги. Быстрые, легкие шаги.

Лапы животного.

Сердце у Харри забилось как безумное, он молниеносно подтянул колени, полез вверх. Лишь задним числом он поймет, что нагнало на него такой страх. Тишина, полная тишина – ни рычания, ни иных признаков враждебности. Словно находившийся за спиной зверь не хотел его спугнуть. Бесшумно подкрадывался. Охотился на него. Если б Харри разбирался в собаках, то, вероятно, знал бы, что только одна‑единственная никогда не рычит – ни от страха, ни нападая. Кобель породы черный метцнер. Харри перехватил сетку повыше, подобрал ноги – шаги смолкли, он понял, что собака прыгнула, и наотмашь лягнул ногой.

Утверждение, что, когда испуг до отказа насыщает кровь адреналином, человек не чувствует боли, в лучшем случае слишком уж обобщенно. Харри взвыл, когда зубы крупного, гибкого пса вонзились в правую голень и прокусили ее до самой надкостницы. Забор гудел, тяжесть тянула обоих вниз, но Харри отчаянно цеплялся за сетку, не выпускал ее из рук. В иной ситуации тут бы все и кончилось. Любая другая собака такого веса, как взрослый метцнер, наверняка бы разжала хватку. Однако у черного метцнера зубы и челюстные мышцы рассчитаны на то, чтобы дробить кости, недаром в народе говорят, будто он в родстве с пятнистой гиеной, пожирательницей костей. Поэтому пес так и висел у Харри на ноге, вцепившись в нее двумя верхними клыками, слегка загнутыми внутрь, и одним нижним, который стабилизировал захват. Второй нижний клык он в трехмесячном возрасте сломал о стальной протез.