Снеговик

Ну надо же, подумал Харри.

Переполнившись восхищением, голос в радиоприемнике срывался на фальцет:

– Но прежде чем тюлени покинут побережье Берингова пролива и отправятся на поиски пропитания в открытое море, самец часто пытается убить самку. Почему? Да потому, что самка тюленя никогда не станет спариваться дважды с одним и тем же самцом! Она поступает так из соображений равномерного распределения рисков – точно так же, как на фондовом рынке. Промискуитет для нее биологически оправдан, и самец об этом знает. Убив свою самку, самец рассчитывает помешать молодняку других тюленей конкурировать в добыче пищи с его собственными детьми.

– Если уж речь зашла о теории Дарвина, то почему люди поступают не так, как тюлени? – спросил другой голос.

– Именно что поступают! Наше общество – и сейчас, и в прошлом – вовсе не так моногамно, как кажется на первый взгляд. Проведенное в Швеции исследование показало, что от пятнадцати до двадцати процентов детей на самом деле рождены не от того отца, которого они считают своим и который их также полагает родными. Двадцать процентов! То есть каждый пятый ребенок! Каждый пятый рожден во лжи, но при этом – в целях биологического многообразия.

Харри начал крутить рукоятку настройки в поисках сносной музыки. Он остановился на Джонни Кэше, исполнявшем старый хит группы «Eagles» «Desperado».

И тут в дверь громко постучали.

Харри пошел в спальню, натянул джинсы, вернулся в прихожую и открыл дверь.

– Харри Холе? – Человек в рабочем комбинезоне, стоявший в дверях, смотрел на Харри сквозь толстые стекла очков. Глаза у него были чистые, как у ребенка.

Харри кивнул.

– Грибок у вас есть? – серьезно спросил человек.

Наискось через лоб у него была начесана длинная прядь волос – будто приклеенная. Под мышкой – пластиковый планшет с прикрепленным к нему густо исписанным листом бумаги.

Харри подождал хоть какого‑то объяснения, но его не последовало. Человек молча, не мигая смотрел на него.

– Знаете, – сказал Харри, – это все‑таки очень интимный вопрос.

Человек выдавил улыбку, ясно показывающую, как ему все это осточертело:

– Грибок в квартире. Настенный грибок.

– У меня нет никаких оснований так думать, – ответил Харри.

– С грибком так всегда. Он редко когда дает такие основания. – Человек почесал висок и покачался на каблуках.

– Но? – поощрил его Харри.

– Но он там есть.

– А почему вы так думаете?

– У ваших соседей грибок есть.

– Ах вот оно что! Вы думаете, он распространился ко мне?

– Настенный грибок не распространяется. Домовый – да.

– Ну и?..

– В вентиляции вашего дома, которая идет вдоль стен, где‑то есть дефект конструкции. Из‑за этого разрастается настенный грибок. Можно мне взглянуть на вашу кухню?

Харри посторонился. Человек устремился в кухню, где немедленно приложил к стене оранжевый прибор, похожий на фен для волос. Тот два раза пискнул.

– Измеритель влажности, – пояснил человек и посмотрел на что‑то вроде индикатора. – Я так и думал. Вы уверены, что не видели ничего необычного? Не улавливали никаких непривычных запахов?

Харри взглянул на него с недоумением.

– Пятна как на старом хлебе? – вопрошал человек. – Запах гнили?

Харри покачал головой.

– Может, у вас болят глаза? – настаивал человек. – Чувствуете порой усталость? Голова болит?

– Естественно, – пожал плечами Харри. – Сколько себя помню.

– То есть все время, пока тут живете?

– Ну… наверное. Послушайте…

Но человек не слушал. Он достал из‑за ремня нож. Мощный удар – раздался стон: это лезвие прошло между листами гипсокартона под обоями. Человек выдернул нож, вставил обратно и выковырял небольшой кусочек раскрошенного гипса, оставив в стене черную дырку. Потом вынул маленький, размером с авторучку, фонарик и посветил в дырку. Между толстенными стеклами его очков пролегла глубокая морщина. Человек приблизил к дырке нос и потянул воздух.

– Ну точно, – опечалился он. – Здрасте вам.

– Здрасте кому? – переспросил Харри и подошел поближе.

– Аспергиллус, – ответил человек, – семейство настенных грибков. Их триста‑четыреста видов, и определить, какой именно, довольно тяжело. Они расползаются тонким слоем за этими прочными панелями. Но запах такой, что ошибки быть не может.

– И что, это плохо? – осведомился Харри и попытался вспомнить, сколько у него осталось на банковском счете, после того как он вместе с отцом оплатил поездку Сестрёныша в Испанию. (Его сестра говорила про себя, что у нее «легкий намек на синдром Дауна».)

– Ну, это не домовый грибок, так что дом, конечно, не рухнет, – по‑прежнему не мигая, объяснил человек. – А вот вы можете пострадать.

– Я?

– Он на вас воздействует. Дыша одним воздухом с настенным грибком, можно и заболеть. Вы можете не обращать внимания на недомогание годами, и окружающие будут считать вас просто ипохондриком, потому что грибок обнаружить сложно, а остальные жильцы при этом абсолютно здоровы, поскольку проедает гипсокартон и обои он весьма неравномерно.

– Угу. Что вы предлагаете?

– Покончить с этой дрянью, конечно.

– И сколько мне это будет стоить?

– Расходы оплачиваются из страховки дома, так что вам это не будет стоить ни кроны. Все, что мне надо, – иметь доступ в квартиру в течение нескольких следующих дней.

Харри нашел в кухонном шкафу запасной комплект ключей и протянул их человеку.

– Он будет только у меня, – заверил тот. – Мало ли что. Всякое ведь бывает.

– Неужели? – грустно улыбнулся Харри и посмотрел в окно.

– Что?

– Да ничего, – успокоил его Харри. – Тут все равно красть нечего. Мне пора.

Низкое утреннее солнце сияло во всех окнах полицейского управления Осло, которое вот уже почти тридцать лет располагалось на вершине одного из холмов, тянущихся от Грёнланна до Тёйена. Отсюда полицейским – хотя вслух об этом старались не говорить – было рукой подать до самых криминогенных районов, заселенных в основном эмигрантами, да и Байерн, столичная тюрьма, находилась совсем рядом. Здание управления было окружено газоном с бурой, жухлой травой, кленами да липами, которые за ночь покрылись тонким слоем сероватого снега, словно пытавшегося замаскировать непрезентабельность полицейского пейзажа.

Харри прошел по черному асфальту тропинки к главному входу и оказался в центральном холле, где висело фарфоровое настенное панно работы Кари Кристенсена со струящейся по нему водой, которая все нашептывала кому‑то о своих неизбывных тайнах. Кивнув охраннику за стойкой, он поднялся на лифте на шестой этаж, в отдел убийств. Полгода назад ему выделили в красной зоне собственный кабинет, но он продолжал заходить в тот, что делил раньше с Джеком Халворсеном, – тесный и без окон. Теперь там сидел Магнус Скарре. А Джек Халворсен лежал в сырой земле на кладбище Вестре‑Акера. Родители сначала хотели похоронить его в родном городе, на севере страны, поскольку Джек и Беата Лённ – шеф криминалистического отдела – не были женаты и даже не жили вместе. Но потом, узнав, что Беата беременна и к лету должна родить от Джека ребенка, согласились похоронить в Осло.