Снеговик

Он выключил душ. Воздух в ванной посерел от пара, а когда Харри протер зеркало, оно тотчас запотело вновь. Лица уже было не разглядеть, контуры тела расплылись.

Зазвонил мобильный, и Харри сжал зубы.

– Холе.

– Стурманн. Спец по грибку.

– Поздновато звоните, – удивленно проговорил Харри.

– Так вы же были на службе. В вечерних новостях сообщили. Дама из Соллихёгды. Вы там промелькнули на втором плане. Я получил результаты анализов.

– Ну и?

– Грибок у вас есть. И чертовски прожорливый. Мультицветный.

– Это что значит?

– Что он может быть разных цветов. Это когда его видно. Короче говоря, мне надо еще отщипнуть от вашей стены.

– Хм. – Харри укорил себя: очевидно, он должен проявить больший интерес к теме грибка, больше беспокоиться или, по крайней мере, задать больше вопросов. Но он не может. Только не сегодня. – Приходите.

Харри положил трубку и прикрыл глаза. Подождал, пока не появится призрак, а это было неизбежно, с тех самых пор как он перестал принимать единственное известное ему лекарство против привидений. Может быть, сегодня вечером ему предстоит новое знакомство. Он ждал, когда она выйдет из леса, переваливаясь всем своим мощным безногим белым телом, – эдакая кегля‑переросток с черными глазными провалами, откуда вороны уже выклевали все без остатка, с зубами, обнаженными в вечном оскале, с тех пор как лисица полакомилась ее губами. Ужасно – для сознания, для подсознания, для всего, но – неизбежно. Когда Харри заснул, приснилось ему, что он лежит в ванне, погрузившись с головой в воду, и слышит журчание пузырьков и женский смех. А на белой эмали вырастают водоросли, которые тянутся к нему, как зеленые пальцы на белой, ищущей его руке.

Утренний свет треугольником упал на газету, лежащую на столе комиссара полиции Гуннара Хагена, осветив улыбку Сильвии Оттерсен на первой странице и заголовки: «Убита и обезглавлена», «Обезглавлена в лесу» и – самый короткий и в принципе лучший – «Без головы».

А вот у Харри голова болела с самого утра. Он бережно обнял ее ладонями и подумал, что вчера мог бы со спокойной душой надраться: хуже бы не было. Ему хотелось прикрыть глаза, но Хаген смотрел на него в упор. Тут Харри заметил, что рот Хагена открывается и закрывается – он что‑то говорил, но до Харри речь начальника доносилась какими‑то обрывками.

– В итоге… – сказал Хаген, и Харри понял, что пора напрячься и послушать. – Это дело теперь имеет для нас высший приоритет. А значит, мы, само собой, расширяем вашу следственную группу и…

– Не согласен, – возразил Харри и почувствовал, что даже от одной этой короткой фразы череп будто взорвался. – Мы можем подключать людей по мере надобности, но в настоящий момент я хочу, чтобы при обсуждении расследования нас было четверо, не больше.

У Гуннара Хагена разочарованно вытянулось лицо: в делах об убийстве, даже самых простых, следственная группа обычно состоит как минимум из десяти человек.

– Нам нужна свобода мышления, а этого легче добиться в маленькой группе, – прибавил Харри.

– Мышления? – перебил Хаген. – А как насчет рутинной полицейской работы? Сбор информации, криминалистическая экспертиза, допросы, проверки версий? И как быть с обменом информацией? Единая группа…

Харри выставил вперед руку, останавливая словесный поток:

– Вот‑вот, и я про то же. Не хочу барахтаться во всем этом.

– «Барахтаться»? – Хаген уставился на Харри, не веря своим глазам. – В таком случае мне придется передать это дело другому сотруднику. Из тех, что умеют плавать.

Харри потер виски. Для чего Хаген сотрясает воздух? Ведь ему прекрасно известно: в убойном отделе сейчас не найдется ни одного сотрудника, который смог бы вести это дело. Кроме Харри Холе. А передача этого дела в Главное управление полиции станет таким ударом по престижу только что назначенного комиссара, что он скорее даст отрубить свою изрядно волосатую правую руку, чем пойдет на такое.

– Это обычные следственные группы бьются за то, чтобы почаще сидеть в кабинете с компьютерами, – вздохнул Харри. – При обычном расследовании. А группа, на которой висит обезглавленный труп… – Харри покачал головой. – Народ как с цепи сорвался. К нам десятки звонков поступили только после вечерних новостей. Ну, знаешь, все эти гнусавые уроды, знакомые психи плюс парочка только что прозревших, которые рассказывают, что это убийство описано еще в Откровении Иоанна и все такое. На сегодняшний день у нас сотни две таких версий. А что начнется, если появятся еще тру паки!.. На одни звонки придется посадить человек двадцать. С нас начнут требовать отчеты и докладные записки. А в таком случае руководитель расследования должен будет ежедневно тратить не меньше двух часов только на то, чтобы прочитать входящую информацию, еще два – чтобы сопоставить ее с имеющимися данными, и еще два на то, чтобы собрать остальных членов группы, проинформировать их, ответить на вопросы каждого. Плюс полчаса, чтобы решить, с какой информацией идти на пресс‑конференцию. Которая продлится еще минут сорок пять. А хуже всего… – Тут Харри сжал пальцами ноющие виски и скорчил гримасу. – При расследовании обычного дела в нашем распоряжении традиционные ресурсы: всегда найдется кто‑нибудь, кто что‑то видел, слышал или знает. Мы получаем кусочки мозаики, с восторгом складываем и так потихоньку раскрываем дело.

– Именно, – перебил Хаген. – Поэтому…

– Проблема в том, – продолжил Харри, – что нынешнее дело совсем не такое. Не типичное убийство. Этот человек ни дружку ни о чем не рассказал, ни возле места преступления не засветился. Никто ничего не знает, так что телефонные звонки нам не помогут, а только утопят. Следов там, конечно, много, но он запросто мог продумать это заранее, чтобы нас запутать. Короче говоря, это совсем другая игра.

Хаген откинулся на спинку кресла, соединил кончики пальцев и теперь внимательно смотрел на Харри. Прищурился, как ящерица на солнце, а потом спросил:

– Так, говоришь, это игра?

Харри медленно кивнул, размышляя о том, что Хаген имеет в виду.

– А что за игра? Шахматы?

– Может быть. Вслепую.

Хаген кивнул:

– Значит, по‑твоему, мы имеем дело с классическим маньяком, хладнокровным убийцей с развитым интеллектом и склонностью к игре и ультиматумам?

Теперь Харри понял, к чему клонит Хаген.

– Человек, охоте на которого учат на тех курсах ФБР, что ты закончил? Вроде того, что ты поймал тогда в Австралии? Такой человек, который, попросту говоря… – Комиссар почмокал, будто пробовал слова на вкус, и закончил: – Является полной твоей противоположностью?

– Я не так на это смотрю, шеф, – вздохнул Харри.

– Разве? Если ты помнишь, Харри, я преподавал в Академии сухопутных войск. Как ты думаешь, о чем мечтали те недогенералы, что сидели на моих лекциях, пока я им рассказывал о военачальниках, которые личным усилием изменили ход истории? О том, чтобы просидеть всю жизнь в кресле, а потом рассказывать внукам, что они принимали участие в каком‑нибудь конфликте? Нет, Харри, на самом деле они мечтают совсем о другом. Речь идет о сильнейшем желании человека быть востребованным. Вот почему американские генералы, взорвись где хлопушка, тут же начинают по всему Пентагону малевать черта. Я думаю, Харри, ты хочешь, чтобы это дело было таким особенным. Так сильно хочешь, что сам видишь черта.