Что с ним такое?
Мне хотелось насупить губы, как маленькой девочке. В моменты, подобные этому, я была невероятно рада, что научилась скрывать свои цвета.
Открыв ноутбук с драматическим свистом, я вытащила верхний лист анкеты. Первый вопрос заставил меня недовольно хмыкнуть.
— В чем дело? — вскинул брови Кайден.
— Не понимаю, в чем смыл подобных вопросов?
Каково мнение автора по поводу «смерти» в сценах восемнадцать тире двадцать один? Это поэма, ради всего святого! Красота поэмы заключается именно в том, что каждый человек в разное время понимает ее по-своему. Но, видите ли, они ожидают какой-то определенный, так называемо-правильный ответ. Любое другое мнение изначально не имеет право на существование. Это — преступление, препарировать поэму таким образом.
Я в сердцах отбросила лист… и почувствовала его руку на своей щеке.
Я даже не заметила как он сел, пока возмущалась.
Мое сердце и так колотилось слишком сильно, а тут еще…
Глаза Кайдена полыхали, и снова этот запах… цитрусов, земли и сока деревьев.
— Серьезно, — прошептала я, не способная отвести взгляд. — Ты снова смотришь на меня этим своим взглядом…
Наши тела встретились на полпути.
Его губы были такими же пылающими, как и его глаза, посылая умопомрачительные волны через все мое тело. Его чувствительный рот открыл мой, и я могла чувствовать, как красная страсть, словно шелк, обвивалась вокруг нас, притягивая все ближе и ближе друг к другу.
Где-то глубоко в сознании чувствовалась борьба, но я, не задумываясь, придвинулась к нему ближе и столкнула на пол ноутбук вместе с бумагами.
Его губы оторвались от моих, только чтобы продвинуться вниз по моей шее.
Я застонала, почувствовав его горячее дыхание на своей коже, и этого оказалось для него достаточно.
Уже через секунду он был поверх меня, и меня с головой накрыло незнакомое чувство голода.
Я заглушила шепот своего сердца, вцепившись в его рубашку. Я тянула ткань верх до тех пор, пока он не снял ее через голову. Теперь его гладкая загорелая кожа была повсюду, заставляя меня пылать.
Он расстегнул мою блузку, и я, извиваясь, принялась ее стаскивать. Блузка была снята и отброшена на пол рядом с ноутбуком. После чего последовал мой топик, снятый его рукой через мою голову и воспаривший через всю комнату.
Его губы вновь оказались на моих, наша обнаженная кожа слилась воедино, но нам хотелось все больше и больше…
Он оторвал от меня свои губы на несколько дюймов, только чтобы иметь возможность сказать:
— Во сколько позвонит Пэтти?
Я как-то умудрилась взглянуть на часы, чувствуя его губы на своей ключице.
— Не раньше, чем через час, — прошептала я.
— Этого просто не может быть достаточно.
Одним движением он сменил положение, и я оказалась сидящей на его коленях, а мои ноги обвивались вокруг него.
Мои волосы касались кожи — мягкие как шелк, по сравнению с жесткостью его настойчивых рук.
Его чувственные губы двигались по моим плечам, сдвигая лямки лифчика и покусывая мою покалывающую кожу.
Моя голова откинулась назад, в его ждущие руки.
Я прижалась своими бедрами к его и была вознаграждена, когда он простонал и вновь перевернул нас — стремительно и плавно.
Его рот опустился к выпуклости моей груди, выступавшей над чашечкой лифчика.
Мои руки запутались в его густых волосах.
Он целовал все мое тело, опускаясь все ниже и ниже — до углубления пупка, поддерживая руками мою спину и концентрируясь на моей коже.
Я задохнулась, не в состоянии себя контролировать, когда его губы добрались до края моих шорт.
Он расстегнул пуговицу и лизнул открывшуюся чувствительную кожу. Я ахнула, и он издал рычащий низкий звук, прежде чем выдохнуть:
— Сейчас время, чтобы остановить меня, малыш. Ты будешь вот-вот раздета, и ПОВЕРЬ МНЕ, когда я говорю это — потом будет слишком поздно.
Мое тело приобрело абсолютную власть над разумом. Я была не в состоянии думать. Я могла лишь чувствовать его вкус, вдыхать запах, видеть, слышать и осязать его.
Раздражающий шепот постоянно звучал в глубине моего сознания. Но было что-то еще… что-то такое, что до сих пор мне удавалось загонять в самую глубину своего сознания… до этого момента.
Демоническое сомнение.
Мы были прокляты лишь потому, что родились.
Так почему же я так твердо придерживалась правил, которые не очень-то ко мне и относились? Почему бы мне не взять от жизни то, что могу, пока еще есть время? Это не имело никакого отношения к тому, что требовал от нас Фарзуф. Но это имело неоспоримое отношение к тому, кем мы с Кайденом стали друг для друга.
— Нет, Кай, — всхлипнула я, выгибая спину под его горячими пальцами. — Не останавливайся.
Его лицо оказалось снова передо мной, наши губы двигались в безумной гармонии.
Мои руки, оставив его волосы, прошлись по его твердой груди, потом ниже к кубикам пресса, вокруг талии и снова вверх к его спине. Я прижала его к себе. Я не могла поверить, что это происходило.
Волнение и страх перемешались в моей крови.
А затем возникло… смятение.
Он бормотал что-то, чего я не могла разобрать. А потом замотал головой.
Я притянула его к себе снова, но Кайден отстранился, оторвал от себя мои руки и прижав их между нами.
Я подняла свои бедра навстречу ему и с удивлением почувствовала сопротивление.
Что происходит?
— Мы не можем, — едва прошептал он.
— Кай?
Он оттолкнулся от меня, и это оказалось невыносимой пыткой.
Я предприняла последнюю попытку вернуть близость, потянулась к нему, но он превратился в недвижимый камень.
— Проклятье! Энн, пожалуйста! НЕ ДВИГАЙСЯ.
Я застыла, тяжело дыша и пристально глядя в его потемневшие голубые глаза, пока он не оторвал от меня взгляд.
Он перекатился на бок и встал с кровати, мучительно увеличивая расстояние между нами. Застонав, Кайден ухватился за волосы обеими руками, затем начал ходить по комнате, качая головой.
Его кроваво-красный знак пульсировал также сильно, как и моё сердце.
Я села, в полной мере осознавая и чувствуя дыхание холодного воздуха на своей пылающей обнаженной коже.
Схватив подушку, я прижала ее к своей груди в плотном объятии.
Каждый дюйм кожи, который он целовал, как-будто горел огнем. Отказ холодной волной накрыл меня с головой, превращая моё тепло в лед. Сказать, что он не будет моим парнем — это одно.
Но это?
— Ты не хочешь меня.
Столь жалкое признание было бы лучше оставить не произнесенным.
Он застонал снова, на сей раз громче, и сел на корточки, упираясь кулаками в глаза. Он страдал от невыносимой боли. Это было очевидно.
Комментариев нет