– Кажется, путь экспедиции пересекся с бунтовщиками и ее постиг печальный конец?
– Так мы тогда думали. – Она нахмурилась. – А десять дней назад вдруг объявился руководитель экспедиции, профессор Гарольд Маккейб. Прибрел откуда‑то из глубины пустыни – и умер, не доехав до больницы. Местные сумели идентифицировать его по отпечаткам пальцев только через неделю. Два дня назад я вернулась из Египта. Гарольд был моим другом, и я хотела сопроводить его тело в Лондон.
– Соболезную.
Сафия опустила голову.
– Я полетела в Египет еще и в надежде найти подсказку о судьбе остальных членов экспедиции, в том числе и сына Гарольда.
– Нашла?
– Нет. – Сафия вздохнула. – Наоборот, все стало еще запутанней. Тело Гарольда оказалось в странном состоянии. Музейный эксперт, который летал со мной в Египет, предполагает, что Гарольда подвергли ритуалу самомумификации. Это чтобы тело после смерти не разлагалось.
Какой ужас! Пейнтер мрачно свел брови. В голове роилась тысяча вопросов, но перебивать Сафию он не стал.
– Мы взяли образцы тканей. Уже заканчиваем исследования. Надеемся установить растения и травы, использованные в ритуале, и таким образом вычислить, откуда пришел Гарольд, где он все это время был.
Умно.
– Однако при вскрытии кое‑что поставило нас в тупик. Странная трансформация тканей мозга и центральной нервной системы.
– Что значит «странная»?
– Лучше взгляни сам. – Сафия пощелкала кнопками клавиатуры. – Отправляю тебе видео. Снято работником каирского морга примерно сорок восемь часов назад.
Пейнтер открыл файл, едва тот загрузился. На экране возникли люди, суетящиеся вокруг металлического стола. Звук отсутствовал. Пейнтер внимательно смотрел немое кино. Людей вдруг что‑то взволновало. Какой‑то человек – видимо, коронер – заставил всех расступиться и жестом подозвал кинооператора. Изображение задрожало, потом замерло на теле под простынями. Верхушка черепа была спилена, открывая мозг. Внезапно в комнате потемнело, и причина переполоха стала тут же очевидна.
Пейнтер прищурился.
– Я ничего не путаю? Череп светится изнутри?
– Да, так и есть, – подтвердила Сафия. – Я сама это видела. Хотя, когда я прибыла в лабораторию, свечение уже потускнело.
– Вы выяснили, что вызвало такой эффект? – Видео закончилось, и Пейнтер вновь посмотрел на собеседницу.
– Пока нет. Ткани и жидкости еще исследуют. Мы предполагаем, что Гарольд – намеренно или случайно – подвергся воздействию какого‑то биологического или химического вещества. Что бы это ни было, теперь выяснить источник крайне важно.
– Почему?
– По двум причинам. Во‑первых, сегодня утром я позвонила в Каир доктору Бадави. Он до сих пор не переслал в нашу лабораторию обещанные отчеты, и я хотела его поторопить. Оказалось, и сам коронер, и вся его команда больны. Высокая температура, рвота, мышечный тремор.
– Прошло лишь сорок восемь часов, а людям уже так плохо? – Пейнтер припомнил сроки, названные Сафией.
– Первый симптом – сильный жар – возник через восемь часов после того, как сотрудники морга вскрыли череп Гарольда. Сейчас тот же симптом проявился у членов их семей. Карантин уже установили, но мы не знаем точное количество людей, контактировавших с зараженными.
В Каире Кроу бывал. Он понимал, что закрыть этот многолюдный суматошный город будет трудно, особенно в случае паники.
Пейнтера вдруг пронзила страшная мысль.
– Сафия, как ты себя чувствуешь?
– Хорошо. Когда производили вскрытие, меня в лаборатории не было. Как только увидела это странное свечение, я велела герметично запечатать останки Гарольда и взятые образцы.
– А в Лондоне?
Она помрачнела.
– Мы приняли меры предосторожности, но, увы, допустили кое‑какие промахи, поскольку тогда еще не осознали масштаба угрозы. Таможенники в Хитроу сообщили, что печать на контейнере с останками была повреждена – то ли еще в Каире, то ли в перелете.
Внутри у Пейнтера все сжалось. И Хитроу, и аэропорт Каира представляли собой крупные пересадочные узлы. Оттуда болезнь могла распространиться куда угодно и вызвать мировую пандемию.
Судя по страху в глазах Сафии, она опасалась того же.
– У двух наших лаборантов, отвечавших за хранение тела Гарольда, возникли ранние симптомы. Лаборантов изолировали. Всех, с кем они контактировали, – тоже. Вдобавок медицинские учреждения в Лондоне и Каире опрашивают работников багажной службы и персонал аэропортов на предмет любых признаков болезни. Жду результатов опроса. Правда, из‑за бюрократической волокиты я, наверное, узна́ю обо всем последней.
– Попробую выяснить новости по своим каналам.
В голове уже зрел план действий. Недавно Пейнтер читал отчет об оценке рисков, составленный Массачусетским технологическим институтом. Там говорилось о роли аэропортов в распространении болезней. В качестве страшного примера отчет приводил пандемию гриппа H1N1, которая в две тысячи девятом году унесла триста тысяч жизней.
– Я… я была недостаточно осторожна. – Сафия нахмурилась.
– Ты сделала что смогла, – поспешил успокоить ее Пейнтер. – Да и вообще, если б ты не отдала предусмотрительное распоряжение немедленно все опечатать, зараженных могло бы быть гораздо больше.
Она едва заметно покачала головой, словно отвергая его поддержку.
– Тогда я действовала лишь по наитию… Но потом события начали развиваться, и у меня вдруг возникло подозрение, зачем Гарольда подвергли мумификации.
Подозрениям Сафии Пейнтер научился доверять давно. Они бывали потрясающе точными.
– Зачем же?
– Чтобы защитить содержимое его головы. Думаю, мумификация должна была превратить Гарольда в контейнер для того неизвестного вещества. Сохранить тело, особенно после смерти. Сделать из него нетленный сосуд для того, что в нем спрятано.
Сосуд, который вскрыли не подумав.
Пейнтер вдруг кое‑что вспомнил.
– Ты говорила, что переживаешь по двум причинам. Какова же вторая?
Сафия взглянула на него.
– Полагаю, подобное уже случалось.
17 часов 02 минуты по британскому летнему времени
Лондон, Англия
Сафия дала Пейнтеру время осмыслить услышанное, затем продолжила:
– Узнав о возвращении Гарольда, я подняла все его записи и работы, даже рукописные дневники, которые хранились в музее. Я хотела отыскать в них какую‑нибудь подсказку, объяснение. Почему Гарольд исчез, а потом внезапно всплыл? Вдруг мы раньше что‑нибудь пропустили?
– Отыскала?
– Возможно… Теперь, задним числом, мне это кажется важным.
– Что именно?
– Для начала поясню тебе кое‑что о Гарольде. Он был фигурой колоссальной – и для нашего музея, и для академических кругов в целом. Как археолог, Гарольд обожал оспаривать догмы, особенно в египтологии. Он вызывал ненависть и восхищение в равной степени – за свои сумасбродные гипотезы, за горячность, с которой их отстаивал. Всегда с готовностью выслушивал противоположное мнение, но разбивал в пух и прах любого коллегу, которого подозревал в косности.
Сафия вспомнила эти ожесточенные дебаты, и на губах ее заиграла улыбка. С Гарольдом мало кто мог дискутировать на равных. Разве что его сын, Рори, – вот он смело скрещивал с отцом шпаги. Взгляды Гарольда и Рори часто не совпадали, и они пикировались до глубокой ночи по какому‑нибудь историческому или научному поводу. Гарольд краснел как рак, спорил – и не скрывал гордости за сына.
Комментариев нет