Непонятно стало, во что же теперь верить, кому же теперь верить, и можно ли вообще во что-то верить перед лицом таких событий.
Лучше всего будет предоставить слово знаменитым русским историкам, более ста лет назад подобравшим отточенные формулы.
С.Ф. ПЛАТОНОВ: «…кое-где просто не признали Шуйского во имя того же Дмитрия, о котором ничего достоверного не знали, в еретичество и погибель которого не верили, а Шуйского на царство не хотели. И верхи и низы общества или потеряли чувство правды во всех политических событиях и не знали, во имя чего противостоять смуте, или были сами готовы на смуту во имя самых разнообразных мотивов… воцарение Шуйского может считаться поворотным пунктом в истории нашей смуты: с этого момента из смуты в высшем классе она окончательно принимает характер смуты народной, которая побеждает и Шуйского, и олигархию» [154].
С.М. СОЛОВЬЕВ: «До сих пор области верили Москве, признавали каждое слово, приходившее к ним из Москвы, непреложным, но теперь Москва явно признается, что чародей прельстил ее омрачением бесовским, необходимо рождался вопрос: не омрачены ли москвитяне и Шуйским? …связью между Москвой и областями было доверие ко власти, в ней пребывающей; теперь это доверие было нарушено, и связь ослабела, государство замутилось; вера, раз поколебавшись, повела необходимо к суеверию; потеряв политическую веру в Москву, начали верить всем и всему…»
Остается добавить: высшие слои ненавидели Шуйского как выскочку, а отношение низших определить легко после того, как узнаешь, что царь Василий продлил срок розыска беглых крестьян с пяти до пятнадцати лет…
По Москве ползали слухи, что царь Дмитрий Иоаннович жив, а вместо него «зарезали другого», запорхали подметные письма со всевозможными, говоря современным языком, сенсациями и компроматами. Главными распространителями этих слухов стали дворянин Молчанов и князь Шаховской. Первый, приближенный Лжедмитрия, после его убийства ускакал из столицы в Литву, сея по дороге смуту, а то и прямо выдавая себя за спасшегося царя. Второго Шуйский отчего-то считал своим сторонником, а потому послал воеводой в Путивль, совсем недавно бывший столицей самозванца. Однако Шаховской, едва прибыв в город, собрал на площади народ и объявил, что Дмитрий жив. Путивль моментально отложился от «узурпатора Васьки», а следом – и другие города Северской земли…
Шуйский, не успевший спокойно процарствовать и недели, лихорадочно пытался измыслить нечто убедительное. По его приказу из Углича привезли тело малолетнего царевича Димитрия, удивительным образом сохранившееся нетленным за пятнадцать лет – настолько, что и лежавшие в гробу орехи выглядели, по свидетельствам современников, так, словно были сорваны вчера. Возле гроба немедленно начали происходить многочисленные исцеления – правда, скептики-иностранцы, жившие в то время в Москве, как один пишут, что «исцеленные» поголовно были людьми Шуйского.
(Автор этих строк – человек верующий, хоть и, каюсь, нерадивый. В каноническую нетленность святых мощей я верю, но отчего-то не нахожу в себе сил поверить в данный случай, в нетленность лесных орехов – и к тому же заранее отношусь с недоверием ко всему, что исходило от Шуйского. А посему крепко сомневаюсь, что лежащее в гробу тело мальчика принадлежало покойному царевичу – такая сволочь, как «царь Васька», могла и распорядиться, чтобы полоснули ножом по горлу какому-нибудь безродному отроку, да положили в гроб, дабы изобразить «нетленность»…)
Скрытые противники Шуйского ответили не джентльменским, зато эффектным ходом. Где-то отыскали больного, о котором было точно известно, что он отдаст богу душу с минуты на минуту, бедолагу приволокли к «святым мощам», где он и скончался при большом стечении народа. Идея с мощами была дискредитирована надежнейше. Впрочем, Шуйского все равно ничто уже не могло выручить…
Гори, огонь, гори…
«Была бы кутерьма, а люди найдутся», – написал как-то М.А. Булгаков со свойственной классику меткой лапидарностью.
Люди, раскочегарившие пожарище до небес, и в самом деле отыскались предельно быстро. Обосновавшемуся в Литве Михаилу Молчанову князь Шаховской прямо предложил выдать себя за чудесно спасшегося от убийц царя Дмитрия, но Молчанов отказался, не столько в силу высоких душевных качеств и отвращения ко лжи, сколько из-за осознания того факта, что слишком многие на Москве знают его в лицо, и толку все равно не будет. Зато именно Молчанов отыскал где-то в Литве самого загадочного после Лжедмитрия I персонажа Смуты – человека, именовавшегося Иван Исаевич Болотников.
Я не зря употребил столь осторожный оборот «именовавшегося». Сведения о Болотникове столь скудны, что его имя вполне могло оказаться вымышленным. Согласно установившейся версии, Иван Болотников некогда был боевым холопом князя Телятевского. Для тех, кто подзабыл русскую историю, нелишним будет прояснить смысл этого термина. Вплоть до Петра I русское войско (если не считать полков «иноземного строя») комплектовалось из дворян, приезжавших на службу с несколькими своими людьми. Однако уже в конце XVI в. эта система не вполне удовлетворяла реалиям, и возник институт «боевых холопов» – они запродавались в кабалу исключительно для участия в боевых действиях под командой своего хозяина, а в случае его смерти получали свободу.
Таким боевым холопом якобы был и Болотников. «Якобы» – потому что не удалось отыскать ни одного достоверного документа, подтверждающего либо опровергающего его «каноническую» биографию. При невыясненных обстоятельствах Болотников попал в плен к татарам на берегах Черного моря, несколько лет провел прикованным за ногу гребцом на турецкой галере, неведомыми путями ухитрился обрести свободу, неведомо как оказался в Венеции, через Польшу и Литву направился на Русь. Тут на его пути и оказался Молчанов. По крайней мере, так писали современники…
Болотникову поручили с небольшим отрядом идти на Русь и воевать с узурпатором Шуйским. Болотников взялся за дело со всей рьяностью. Советские историки отчего-то записали его в народные печальники и крестьянские вожди, но дело обстояло совсем не так. Набрав войско из всевозможного сброда, Болотников изложил простую, ясную и, следует признать, чрезвычайно привлекательную программу: бояр следовало истребить, а все их достояние, включая жен с дочерьми, забрать себе. Естественно, программа эта была встречена с небывалым энтузиазмом.
Чуть позже к Болотникову, опровергая позднейшие теории о классовой борьбе, присоединилось дворянское войско с братьями Ляпуновыми во главе. Правда, столь нежный альянс продолжался недолго – когда подступивший к Москве Болотников стал забрасывать столицу прокламациями, Ляпуновы от него ушли. О содержании прокламаций дают представление воспоминания патриарха Гермогена: «…пишут к Москве проклятые свои листы и велят боярским холопам побивати своих бояр и жен их, и вотчины и поместья им сулят, и шпыням и безыменникам-ворам велят гостей и всех торговых людей побивати и животы их грабити, и призывают их, воров, к себе и хотят им давати боярство и воеводство, и окольничество и дьячество».
Комментариев нет